Колбасьев Сергей Адамович (1898)

Фотография центра "Возвращенные имена"

• Дата рождения: 1898 г.
• Место рождения: г. Одесса
• Пол: мужчина
• Национальность: русский
• Профессия / место работы: член Союза советских писателей
• Место проживания: г. Ленинград, Моховая ул., д. 18, кв. 6.
• Партийность: б/п

• Дата расстрела: 30 октября 1937 г.
• Место смерти: г. Ленинград

---

• Мера пресечения: арестован
• Дата ареста: 9 апреля 1937 г.
• Осуждение: 25 октября 1937 г.
• Осудивший орган: особая тройка при УНКВД по Ленинградской обл.
• Статья: 58, п. 6-10 УК РСФСР
• Приговор: ВМН (расстрел)

---

• Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Ленинградский мартиролог: 1937-1938; Центр "Возвращенные имена"

Возвращенные имена

Колбасьев Сергей Адамович, 1898 г. р., уроженец г. Одесса, русский, беспартийный, член Союза советских писателей, проживал: г. Ленинград, Моховая ул., д. 18, кв. 6. Арестован 9 апреля 1937 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 27 (25) октября 1937 г. приговорен по ст. ст. 58-6-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 30 октября 1937 г. (по др. данным находился в тюрьме до 21 января 1938 г., см.: Ленинградский мартиролог. Т. 5. С. 537-542; ил. 92 - 93).

Фотография из следственного дела

---

БЫЛ ЛИ РАССТРЕЛЯН ПИСАТЕЛЬ СЕРГЕЙ КОЛБАСЬЕВ?

В журнале «Нева», № 4 за 1999 год, опубликована статья Валентина Смирнова «Следственное дело Сергея Колбасьева». На первый взгляд в этом деле всё ясно: в апреле 1937 года человека арестовали, в октяб­ре того же года расстреляли, а в 1956 году посмертно реабилитиро­вали. Его имя помещено в списке расстрелянных во 2-м томе «Ленинградского мартиролога».

Сомнения у меня, дочери Сергея Адамовича Колбасьева, возник­ли сразу после того, как я получила первое свидетельство о его смерти от 13 декабря 1956 года, в котором сказано, что он умер от лимфосаркомы 30 октября 1942 года, причём место смерти не уста­новлено. Я говорю «первое» потому, что много позже было вто­рое, от 12 декабря 1991 года, а в нем указано, что мой отец был расстре­лян 30 октября 1937 года в Ленинграде. Странно, что при разных «диагнозах» и датах смерти в обоих свидетельствах даётся одна и та же ссылка на запись № 121 от 10 декабря 1956 года в книге реги­страции актов о смерти ЗАГСа Дзержинского района г. Ленинграда.

Напомню читателям, что в 1971 году судьба меня свела с дочерью Вениамина Моисееви­ча Ярошевича, арестованного 17 декабря 1937 года и попавшего на несколько дней в одну камеру с моим отцом. Письмо Ярошевича с воспоминаниями о встрече с Колбасьевым после его мнимого расстрела полностью приведено в моей статье в «Ленинградском мартирологе» (т. 2, с. 431—435).

Убеждена, что Колбасьев погиб в лагере. В 1989 году на мои воспоминания об отце («Нева», № 3) откликнулась Марина Мстиславовна Кулжинская, которая знала человека, встретившего моего отца в лагере в поселке Талнах на Таймыре. Он подарил ей книгу Колбасьева и много рассказывал об авторе, о том, как он погиб, когда заключённых «забыли» привезти с работы в лагерь и им пришлось в лютый мороз добираться туда по тайге пешком. Звали этого человека Алексей Алексеевич Вейхер.

О том, что Вейхер встречался с Колбасьевым в лагере и был свидетелем его гибели, то же самое, слово в слово, написал мне и Пётр Григорьевич Войцеховский — коллега Вейхера по одной из геологических экспедиций.

22 апреля 1991 года я отправила письмо в УВД г. Красноярска, спрашивая, сохранились ли списки заключённых в лагерях края и нет ли моего отца в списке лагеря в Талнахе. Письмо осталось без ответа.

Центральный архив Министерства безопасности на мой запрос от 30 октября 1992 года ответил, что интересующих меня сведений не имеет, и переправил моё письмо в УМБ по Санкт-Петербургу, откуда я получила ответ, что отец мой расстрелян 30 октября 1937 года.

Позже, из предисловия к третьему тому «Ленинградского мартиролога», я узнала, что сохранились сведения о пребывании заключённых в тюрьме УНКВД ЛО. 9 августа 1999 года я обратилась к начальнику УФСБ по Санкт-Петербургу и области А. А. Григорьеву с просьбой выдать мне документальное свидетельство о време­ни пребывания моего отца в тюрьме. Ничего нового из ответного письма я не узнала: «Сергей Адамович Колбасьев. Арестован 9 ап­реля 1937 года и расстрелян 30 октября того же года» В под­тверждение прилагались две ксерокопии из след­ственного дела: о вынесении приговора Особой Тройкой 25 октября 1937-го и акта о приведении его в исполнение 30 октября 1937-го.

Сегодня мне известно, что отец пробыл во внутренней тюрьме с 10 апре­ля 1937 г. по 21 января 1938 г.

Имя Колбасьева носит корабль Балтийского флота, его книги переиздаются, о нем снимают фильмы, о фактах его биографии меня расспрашивают историки флота.

Почему же до сих пор (прошло сорок пять лет пос­ле его реабилитации) от меня скрывают, где и как оборвалась жизнь моего отца? Скорее всего, это абсолютная безответственность и полное неуважение к невинным жертвам преступных репрессий, к их, ещё живым, близким.

Галина Сергеевна Колбасьева, С.-Петербург

КОЛБАСЬЕВ — АВТОР СТИХОТВОРЕНИЯ

«В ЧАС ВЕЧЕРНИЙ...»?

Это стихотворение было впервые опубликовано Никитой А. Струве в 1970 году с предположением авторства Н. С. Гумилева<a href="#_ftn1">[1]</a>. Несмотря на общеизвестность, приведу его целиком:

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград.

И горит над рдяным диском

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я моряк, поэт и воин

Не поддамся палачу.

Пусть клеймят клеймом позорным.

Знаю — сгустком крови черной

За свободу я плачу.

За стихи и за отвагу,

За сонеты и за шпагу,

Знаю, строгий город мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой.

Но составитель тома Гумилева в большой серии «Библиотеки поэта» в 1988 г. не включил «В час вечерний…» в книгу, считая что это стихотворение неизвестного автора, посвященное памяти Гумилева.

Первая публикация стихотворения в России состоялась в 1989 г. Анонсируя в «Литературной газете» антологию лагерной поэзии «Средь других имен...», ее составитель В. Б. Муравьев писал, что этот текст «издавна ходит в списках как стихотворение Гумилева, будто бы обнаруженное на стене камеры, в которой он сидел перед расстрелом» (далее приведен текст с разночтениями: «над обелиском» вместо «на обелиске» и «сгустком крови черным» вместо «черной»)<a href="#_ftn2">[2]</a>.

Историю с «предсмертным стихотворением» считал одной из легенд и Лев Николаевич Гумилев: ”Отец писал стихи в голове, он не собирался умирать и явно рассчитывал записать их и напечатать, выйдя на свободу. Ему и в голову не приходило, что его могут расстрелять. Так что не ищите и не надейтесь опубликовать последних стихов отца — он унес их с собой». Дату беседы с Львом Николаевичем, к сожалению, я не записал; разговор отно­сится примерно к 1989—1990 годам<a href="#_ftn3">[3]</a>.

В действительностиГумилев написал на стене камеры: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь»<a href="#_ftn4">[4]</a>.

• * *

Итак, стихотворение «В час вечерний...»могло быть написано от имени Николая Гумилева — как отклик на его гибель.

Если считать стихотворение непосредственным откликом, то непонятно, почему оно тогда же, в 1921 году, не появилось в русской зарубежной периодике (рижской газете «Сегодня», парижских «Последних новостях» и др.), почему его нет в бездонном архиве Павла Лукницкого, почему его ни разу не упомянула Анна Ахматова. Если же оно относится к более позднему времени— то кем оно написано и кому посвящено?

Предполагаю, что его мог бы написать поэт и прозаик Сергей Адамович Колбасьев, прототип «лейтенанта» из гумилевских «Моих читателей». Колбасьев начинал как поэт. Его поэму «Открытое море» (1922) Bс. Рождественский назвал «полузаглушенным воспоминанием “Открытия Америки” Гумилева»<a href="#_ftn5">[5]</a>. О его же публикации в сборнике «Островитяне» (1922) Bс. Рождественский писал: «Стихи С. Колбасьева читайте вслух. Прислушайтесь к их ритмическому ходу. <...> Слова сухи, отчетливы, как команда. В них даже есть не совсем приятный металлический привкус»<a href="#_ftn6">[6]</a>. Появись эта рецензия на пару лет раньше, можно было бы подумать, что речь идет об особенностях гумилевской поэтики.

9 апреля 1937 года С. А. Колбасьев был арестован. 25 октября того же года Особой тройкой НКВД приговорен (за «антисоветскую пропаганду и измену Родине») к высшей мере. По официальным данным, расстрелян 30 октября 1937 года.

Однако, судя по убедительным аргументам Галины Сергеевны Колбасьевой, приговор не был приведен в исполнение. Колбасьева этапировали в лагерь на Таймыре. «Моряк, поэт и воин» умер, возвращаясь в лагерь с работы по лютому морозу.

Мих. Эльзон, С.-Петербург

КОЛБАСЬЕВ НЕ БЫЛ РАССТРЕЛЯН 30 ОКТЯБРЯ 1937 ГОДА

Мы публиковали расстрельную биографическую справку и копии архивных документов о Колбасьеве во 2-м томе «Ленинградского мартиролога» с большими сомнениями. Судя по документам — он был расстрелян 30 октября 1937 г. Судя по следственному делу и воспоминаниям В. М. Ярошевича, Колбасьев был жив по крайней мере в декабре 1937 г.

За время подготовки к изданию следующих томов «Ленинградского мартиролога» я исследовал значительное количество предписаний на расстрел и актов о приведении приговоров в исполнение в Ленинграде в 1937—1938 гг. Могу утверждать, что не всех заключенных расстреливали в тот день, который указан в актах о приведении приговоров в исполнение. И вот почему.

Приказ НКВД № 00447 и публикуемый в настоящем томе приказ по Ленинградскому управлению № 00117 требовали от исполнителей отчетности невозможно точной и оперативной. Каждые 5 дней надлежало представлять в Москву отчеты о количестве арестованных, осужденных и расстрелянных. Следственные дела расстрелянных, с приложенными к ним актами о расстреле, также подлежали отсылке в Москву, в центральный 8-й (учетно-регистрационный) отдел НКВД.

Но в то время, когда Особая тройка УНКВД ЛО принимала очередное решение о расстрелах и составляла соответствующий протокол, приговоренные содержались в разных тюрьмах Ленинграда и тюрьмах других городов Ленинградской области. Некоторые — в тюремных больницах. Многих предстояло сначала доставить в Ленинград (долечить, если необходимо) и лишь потом выдать для исполнения приговора коменданту УНКВД ЛО и расстрелять в Ленинграде. (Регулярно расстреливали только в Ленинградских, Новгородской и Боровичской тюрьмах.) В сохранившихся предписаниях на расстрел часто указано, что иногородние арестанты будут доставлены в Ленинград. Уже поэтому ясно, что вряд ли приговоренные по одному протоколу всегда могли быть расстреляны единовременно, как о том свидетельствует запись на соответствующем протоколу предписании.

Не менее важное обстоятельство состоит в том, что предписания начальнику внутренней тюрьмы и коменданту требовали от первого — не выдавать, а от второго — не принимать приговоренных к расстрелу в случае выявления малейших расхождений в установочных данных (фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения). Дело в том, что при массовых расстрелах возрастала возможность роковых ошибок, а затем привлечения исполнителей к ответственности за эти ошибки. Документально подтверждается, что ряд официально «расстрелянных» граждан на самом деле в течение нескольких дней, недель и даже месяцев продолжали пребывать в тюрьме до разрешения всех возникавших вопросов. Затем их расстреливали на основании служебных записок начальника 8-го отдела на имя коменданта.

Ленинградские чекисты должны были вовремя и регулярно отчитываться перед Москвой об успешном выполнении и перевыполнении планов, либо так же регулярно рапортовать о самых различных причинах сбоев (не вовремя доставили приговоренных; приговоренный уже расстрелян ранее; приговоренный находится в больнице; запрошенный из другого города приговоренный переведен в иную тюрьму; приговоренный умер; приговоренный заявляет во время расстрела, что его принимают за другого человека и др.).

Практика несвоевременного исполнения расстрельных приговоров существовала и до карательной операции 1937 года. В 4-м томе «Ленинградского мартиролога» мы рассказывали о задержке начальником УНКВД ЛО Заковским исполнения приговоров выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР в отношении Ф. Д. Пичурина, Н. С. Фролова, И. Ф. Царева, М. С. Годеса, И. А. Светикова (С. 602, 638—645; ил. 134, 135). Если того требовали интересы следствия, пусть даже местного, а не московского, обреченный оставался некоторое время в живых. Иногда его переводили при этом на одиночное содержание под номером, с уничтожением всех документальных следов пребывания в тюрьме.

Что же было в случае с Колбасьевым? Как отделить ложь от правды? Можно не сомневаться в том, что официальное свидетельство о его смерти, выданное в 1957 г. сразу после реабилитации — ложное, лживое. Но именно тогда смерть Колбасьева была зарегистрирована в установленном негласном порядке — без сообщения родственникам верной даты, причины и места смерти. И последующее свидетельство о смерти, «более верное», — основано на той же архивной записи.

Во время реабилитации Колбасьева в 1956 г. прокуратура имела возможность ознакомиться с его архивно-следственным делом, которое не оставляло сомнений — человек расстрелян 30 октября 1937 г. по решению Особой тройки. В наличии — выписка из Протокола заседания Особой тройки УНКВД ЛО № 115. В особом конверте — акт о приведении приговора в исполнение: дата, подпись коменданта Поликарпова. Если бы Прокуратура ознакомилась с групповым предписанием на расстрел — и в этом случае сомнений не оставалось бы: на месте и положенная «галочка» против имени Колбасьева и итоговая запись Поликарпова.

Казалось, сомнения в расстреле Колбасьева 30 октября 1937 г. основаны на легенде. Сколько известно историй о тенях людей, блуждавших по лабиринтам ГУЛАГа, встреченных то здесь, то там! Рассказы о них должны были рождаться хотя бы для того, чтобы поддерживать веру в ослабевших душах. Вот и в наши дни писатель Василий Аксенов, прочтя в журнале «Нева» в 1989 г. воспоминания дочери Колбасьева, изобразил его лефортовским узником в «Московской саге». Хотя никаких свидетельств пребывания Колбасьева в московской Лефортовской тюрьме нет.

Но главное сомнение в официальных утверждениях оставалось у дочери Колбасьева, Галины Сергеевны.

И сердце не обмануло: её отца не расстреляли 30 октября 1937 г.

Сохранись тюремное дело Колбасьева, а не только архивно-следственное, что-то стало бы яснее. Увы, как мы писали в предисловии к 3-му тому «Ленинградского мартиролога», тюремные дела расстрелянных были уничтожены 4 июля 1941 г.

Уцелели, правда не все, тюремные карточки. В настоящем томе мы публикуем четыре тюремные карточки, среди них — карточку Сергея Колбасьева (см. ил. ). Как видите, Колбасьев действительно не был вовремя выдан коменданту для расстрела, в его карточке нет записи «в/к 30/X-37», есть совсем другая запись: убыл из тюрьмы «21/I 38 в отд[еление] тюрьмы».

Куда убыл Колбасьев? в какое отделение тюрьмы? на «Нижегородскую, 39»? в «Кресты»? надолго ли? Вопросов не стало меньше. Трудно поверить, что приговоренного к расстрелу и, согласно отчету, расстрелянного заключенного могли перевести в лагерь. С другой стороны, кто знал о тайных расстрелах? Родные погибших должны были верить ответу: «содержится в дальних лагерях без права переписки».

Может быть, сердце и на этот раз не обманывает Галину Сергеевну Колбасьеву.

А. Разумов

---

<a href="#_ftnref1">[1]</a>Н.Струве. Последнее стихотворение Н. Гумилева // Вестник РХД. 1970. № 98. С. 64—65.

<a href="#_ftnref2">[2]</a>Вл.Муравьев. «Мы новые колокола…»: Страницы лагерной поэзии // Лит. газ. 1989. 5 июля. С. 5; Средь других имен... М., 1990. С. 56.

<a href="#_ftnref3">[3]</a> См. А.Разумов. Л. Гумилев о «деле» Н. Гумилева. Эльзон М. Последнее «прости» поэта» // Вечерний Петербург. 1994. 8 июля. С. 3.

<a href="#_ftnref4">[4]</a> См. также: М. Д.Эльзон. Последний текст Н. С. Гумилева // Николай Гумилев: Исследования и матери­алы. Библиография. СПб., 1994. С. 298—299.

<a href="#_ftnref5">[5]</a> Книга и революция. 1922. № 7/19. С. 64. Подпись: В. Р.

<a href="#_ftnref6">[6]</a>Там же. С. 63.