Дьяконов Михаил Алексеевич (1885)

• Дата рождения: 1885 г.
• Место рождения: г. Томск
• Пол: мужчина
• Национальность: русский
• Профессия / место работы: Горком писателей, литератор
• Место проживания: г. Ленинград, ул. Скороходова, д.9, кв.24
• Партийность: б/п

• Дата расстрела: 22 октября 1938 г.
• Место смерти: г. Ленинград

---

• Дата ареста: 31 марта 1938 г.
• Обвинение: 58, п. 6, 10, 11
• Осуждение: 15 октября 1938 г.
• Осудивший орган: Ос.Тр. УНКВД ЛО
• Приговор: По закл. УНКВД ЛО от 14.03.1935 освобожден из-за отсутствия компрометирующих данных.; ВМН
• Дата реабилитации: 20 апреля 1956 г.
• Реабилитирующий орган: ВТ ЛенВО

---

• Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Архив НИЦ "Мемориал" (Санкт-Петербург)

Установка памятного знака "Последним адресом"

Дом №9 на Большой Монетной (Скороходова) улице был построен в 1911 году в неоклассицистическом варианте модерна. Возвели дом Г. Астафьев и Н. Ефимов.

В этом доме жил с семьей возвратившийся из Норвегии сотрудник советского торгпредства (там он работал бухгалтером, под руководством Александры Коллонтай), переводчик и писатель Михаил Алексеевич Дьяконов.

Михаил Алексеевич Дьяконов, 1929

Михаил Алексеевич выпустил около 50 книг. Среди его переводов самым известным является «Ярмарка тщеславия» Теккерея. Все 30-е годы была очень популярна и неоднократно переиздавалась книга Дьяконова «Путешествия в полярные страны». Через несколько месяцев после ареста вышел последний его труд «История экспедиций в полярные страны».

О Михаиле Дьяконове, его аресте, судьбе родственников и знакомых семья сохранила подробные воспоминания, которые зафиксировал сын Михаила Алексеевича, Игорь, ставший выдающимся востоковедом:

«Раздался телефонный звонок – телефон стоял тут же, в коридоре, у двери в нашу комнату. Я расслышал слабый мамин голос, совершенно заглушаемый Лялиным визжащим криком.

– Да, мама, да, я слушаю.

Она что-то говорит, я не могу разобрать. Наконец, сквозь вопли слышу:

– Привет тебе от папы.

Я что-то бормочу, что приеду сегодня и что я папу только что видел. Крик за моей спиной не прекращается.

– Тебе папа просил передать привет. Его взяли. Нынче ночью.

Я повесил трубку и помчался на Скороходова.

На Скороходова все было перевернуто. Не помню, видел ли я братьев, не помню, что я говорил маме... На маму страшно было смотреть.

– Ведь папа ничего не ждал; в чем его могут обвинить?

– Нет, ждал, – сказала мама. – По ночам, как проедет по нашей улице машина, он прислушивался, остановится у нашего подъезда или нет?...

На другой день я пришел в университет, а молчать о моей беде было трудно. Я решил сказать Леве Липину. – Лева, вчера ночью арестовали моего отца. Я говорю тебе, но пожалуйста, пока не сообщай никому другому, подожди три дня. Послезавтра будет утверждение характеристик, я не хочу, чтобы до этого времени меня сняли. Липин согласился. Сообщать об аресте в семье было обязательно. В противном случае следовало почти неизбежное исключение из университета. Однако на послезавтра, когда проекты характеристик из комсомольского бюро были переданы старосте, комсоргу и профоргу, оказалось, что в мою собственную характеристику уже вписано, что «отец арестован как враг народа», и что я «скрыл этот факт»: Липин меня продал!

...Весть о папином аресте …уже разнеслась по городу – каким образом, было трудно понять. Бесконечные звонки многочисленных друзей, приятелей и приятельниц сразу же прекратились, как отрезанные...

...С тех пор, как я ни приходил на Скороходова, мама лежала на диване, уставившись в одну точку... Каждый приход мой к маме был мукой – она заставляла меня ...писать письма: прокурору, начальнику ленинградского НКВД Гоглидзе, Литвинову (депутату), Сталину и еще не знаю уж кому. В каждом письме придумывались новые доказательства папиной невиновности и полной лояльности к советской власти.

...Я почти каждую ночь и так думал о папе: старался представить, что с ним в камере, как выглядит камера, как выглядят допросы. Теперь меня наяву преследовало видение, как папу в первую же ночь вызывает следователь, бьет по лицу и разбивает пенсне. Мне казалось, что, лишившись его, он растеряется в расплывчатом мире, который обступит его. Однако «Граф Монте-Кристо» показывал мне, что он не только не теряет мужества, но старается поддержать его и у своих соседей. Это была не легенда – полстолетия спустя мне подтвердил это другой его однокамерник, специально нашедший меня. Но пытки… В следующую передачу ...мама решила передать 35 рублей... Не приняли, сказав: «Выбыл 26 октября».

Начался поиск по другим тюрьмам, прежде всего в другой тюрьме за Московским вокзалом, считавшейся пересыльной, потом еще где-то. Нигде его не было, и мой путь привел меня опять в длинную очередь в здании бюро пропусков на Чайковской. Человек за прилавком – как сейчас помню его квадратную рожу, серые глазки и рыжие торчащие брови – посмотрел в картотеке и сказал мне, как говорил и другим, до меня:

– Десять лет без права переписки.

У меня похолодело сердце. Одним из постоянных моих чтений за эти месяцы были «Уголовный» и «Уголовно-процессуальный кодекс», всегда лежавшие сбоку на рабочем столике у Лидии Михайловны, вместе с последними номерами юридических журналов – ведь она была адвокатом. Такой меры наказания в кодексах не было. «Узнаете через десять лет». Я отошел, но вслед за мной опять слышалось: «Десять лет без права переписки», «Десять лет без права переписки»…

Фото: Инициативная группа «Последнего адреса» в Санкт-Петербурге

Пришлось идти к маме и сказать ей. Я назвал ей срок – без прибавления. (О нем я и братьям не сказал.)

…Мама ждала высылки, однако совершенно пассивно – ничего не продавала, ничего не укладывала. По счастью, мы узнали, что высылки родных осужденного отменены: видимо, эти массовые миграции создавали для властей все бóльшие трудности. Прибыли двое в форме с машиной, вывезли папин письменный стол, книжные шкафы, обитые когда-то мамой стулья. Осталось несколько простых («венских») стульев, стол, кровати, еще что-то – не совсем было пусто.

…Гениальным приемом советской власти было – оставлять надежду ...Я не скрою, что, наперекор моему рассудку, и я позволял себе надеяться, старался представить себе, что такое лагеря – и папу в бараках, на каторжной работе, ничего не видевшего перед носом, без пенсне.

...Или – расстрел. Мне надо было знать, где, как и кто расстреливает. Рядом со старым Эрмитажем, через канавку, помещались казармы Конвойного полка НКВД, и в окнах вечно висели мальчишеские рожи. Они?.. Но узнать было нельзя, и это был в руках советской власти очень важный козырь».

Впоследствии родственники Михаила Алексеевича узнали, что арест произошел по вымученному доносу переводчика, на работу которого Дьяконов писал рецензию.

Признание в шпионаже в пользу Венесуэлы было заменено следствием на попытку взрыва завода «Большевик». В 1955 году семье было выдано ложное свидетельство о смерти, где указана причина – «сердечная слабость». 22 октября 1938 года, через семь месяцев после ареста, Михаил Алексеевич Дьяконов был расстрелян. Ему было 53 года. Реабилитирован в 1956 году «из-за отсутствия состава преступления».

27 марта 2016 года внук Михаила Алексеевича Дьяконова прикрепил на дом табличку его памяти.

Материалы проекта "Последний адрес".