Фридман Сам-Рафаэль Яковлевич (1910)

Самуил Рафаэл Фридман с женой Полиной Роуз и детьми Тимофеем (вверху) и Павлом. Полина Роуз была арестована в 1951 году и провела пять с половиной лет на лесоповале под Иркутском. Фотография 1948 года.

Дата рождения: 1910 г.
Место рождения: США, г. Филадельфия
Пол: мужчина
Национальность: еврей
Социальное происхождение: из рабочих
Образование: высшее
Профессия / место работы: переводчик с английского языка в Радиокомитете СССР
Место проживания: г. Москва, 1-й Самотечный пер., д. 17а, кв. 9
Партийность: беспартийный

Дата расстрела: 21 апреля 1950 г.
Место смерти: Москва
Место захоронения: Москва, Донское кладбище

Мера пресечения: арестован
Дата ареста: 24 марта 1949 г.
Обвинение: шпионаж
Осуждение: 21 апреля 1950 г.
Осудивший орган: ВКВС СССР
Приговор: ВМН (расстрел)
Дата реабилитации: 8 сентября 1956 г.
Реабилитирующий орган: ВКВС СССР

Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Москва, расстрельные списки - Донской крематорий

Биография

"Фридман Самуил Рафаэл, или как НКВД/ МГБ/ КГБ именовали его — Сам-Рафаэль Яковлевич — родился в США в городе Филадельфия в 1910 году. Его отец был рабочим, затем он занялся мелким бизнесом — торговлей домашней птицей, что впоследствии дало повод следователю НКВД лейтенанту Язеву упорно настаивать на том, что мой отец происходил из семьи торговцев. И что, указав в какой-то анкете, что он происходит из семьи рабочих, отец, тем самым, пытался ввести кого-то в заблуждение. Торговля в пролетарской диктатуре — СССР — считалась презренной профессией, так что, настаивая на торговле, лейтенант Язев пытался внушить отцу некоторый комплекс вины.

У отца было три брата и сестра. Семья переехала в Калифорнию, где отец поступил в Калифорнийский университет в Беркли, который окончил в 1931 году по какой-то гуманитарной специальности, дававшей право, в частности, на преподавание английского языка и литературы, а также биологии. Несколько лет спустя — уже в другом мире — отец сдал экзамены в Московский медицинский институт. Но в последний момент ему, как иностранцу, отказали в приеме.

В 1932 году отец уехал в Англию, откуда, пробыв там года полтора, приехал в СССР. Рассматривая с расстояния в более чем полувека траекторию его продвижения к роковому "приговор окончательный и обжалованию не подлежит", невольно хочется где-то эту траекторию подправить, предостеречь отца от непоправимого шага. Но увы… Как говорится, в жизни нет генеральной репетиции.

По утверждению братьев отца (моих дядей) он был "pink" – розовый, то есть, не красный, как Джон Рид, а "красноватый". Университет Беркли был всегда очень "левый", так что немудрено, что отец "заразился красной заразой", и ему захотелось посмотреть на "зарю человечества" и поучаствовать в "строительстве новой жизни". Желание осуществилось: посмотрел, поучаствовал — можно вернуться в Калифорнию преподавать, писать, выучиться на врача — здесь он не иностранец! Но зачем упорствовать в своих заблуждениях?! Чтобы остаться в СССР, отец воспользовался оргнабором рабочих на строительство метрополитена в Москве и нанялся забойщиком. Туда иностранцев брали. У входа в метро (вероятно, имеется в виду станция "Электрозаводская" — ред.) есть памятник забойщику с отбойным молотком. Как-то отец, показав на этот молоток, заметил: "Я работал этим". Отбарабанив пару лет забойщиком, отец все-таки вернулся к гуманитарному труду — сотрудничал в газете "Moscow News", переводил, преподавал и т.п.

Войну отец провел в основном в Молотове (Пермь), куда его, как иностранца, выслали из Москвы. В действующую армию, куда он просился несколько раз, его не взяли – опять же как иностранца, к тому же не имеющего военной специальности. Помню его очень расстроенного очередным отказом. В армейские переводчики к союзникам тоже, наверное, он не подошел — там нужны были проверенные, свои люди.

Вернувшись в Москву в начале 1944 года, отец продолжил работать переводчиком и журналистом в "Moscow News", затем в Радиокомитете. Году в 1948-м он перевел "Мистера Твистера" Самуила Яковлевича Маршака. Судя по энтузиазму, с которым он занимался этим переводом, "розовые идеи" все еще роились в его голове. А, может быть, ему просто нравилось писать стихи для детей и работать с Маршаком, с которым он был "двойным тезкой". Еще из "розовых идей" помню, как родители обсуждали задержку союзников с открытием "второго фронта", уверенно повторяя услышанные по радио соображения и возмущаясь союзниками. Следующий роковой шаг отец совершил в 1945 году, приняв советское гражданство. Не то, чтобы американское обязательно спасло бы его от НКВД, но могло бы затруднить расправу над ним. Где-то году в 1948-м какое-то прозрение, кажется забрезжило, а, может, это было предчувствие. Как-то в грозу я пытался заснуть в своей кровати, но вздрагивал при каждом раскате грома. Отец почувствовал это, подошел, чтобы меня успокоить, и объяснил, что бояться надо не грома, а молнии, и если молнию увидел, то она уже не опасна. И что надо считать секунды между молнией и громом и умножать на 300 (300м/сек — скорость звука в воздухе), чтобы узнать, как далеко гроза. И потом он добавил нечто сакраментальное: "Вот вырастешь, пойдешь учиться в MIT (Massachusetts Institute of Technology — Массачусетский технологический институт, один из ведущих технических университетов Америки) и все узнаешь про электричество." Я так никогда и не узнал, что отец имел в виду, но 45 лет спустя мой сын-таки закончил MIT.

Отца арестовали на работе, а домой пришли с обыском. Я сидел в кресле, высовывая рукав с двумя нашивками председателя совета отряда — чтобы ОНИ видели. Но ИМ было наплевать на мои нашивки. Похожий эпизод есть в рассказе Фазиля Искандера. Как-то при встрече в Америке я спросил его, откуда этот эпизод. "Придумал", — ответил Фазиль, хотя отец его тоже пропал в "недрах НКВД". Моего отца арестовали 24 марта 1949 года. Я винил себя в его аресте. Дело в том, что моя мама тоже приехала из Америки и работала на строительстве Магнитогорского металлургического комбината, который, как известно, строили американцы. Дома у нас была чугунная плита размером с печатный лист, на котором при плавке были отлиты слова: "Выплавлена из первого чугуна гиганта Сталинской Индустриализации Магнитогорского Металлургического Комбината" и барельеф Ленина. С обратной стороны этой плиты в голове Ленина была выемка, в которой удобно было колоть орехи. Обычно я этим занимался, когда никто не видел. Но тут я подумал, что кто-то подсмотрел, что я колол орехи в Ленинской голове, и поэтому... Мне было почти 10 лет.

Этому аресту предшествовал еще один неосторожный шаг. Один приятель отца по Лондону приехал в Москву и позвонил отцу, предложив встретиться. Отец пригласил его домой — в квартиру, где кроме нас жило еще 12 семей. Моя чуть менее наивная мама посчитала это неразумным, но отец сказал: "Я не делал ничего незаконного"... В это время как раз готовился процесс против ЕАК (Еврейского антифашистского комитета), НКВД подыскивал возможные обвинения, и шпионаж очень подходил к теме. Отца обвинили в шпионаже и, судя по протоколам первых допросов, ЕАК хотели через моего отца привязать к шпионажу, но отец никак не был связан с ЕАК, так что эту тему пришлось закрыть. Правдоподобие в НКВД старались соблюдать, подстраховывая себя на случай следующей чистки "органов". Это мало кому помогло, и 12 августа 1952 года руководство ЕАК было расстреляно, хотя открытого процесса инсценировать не удалось.

Моему отцу все равно предъявили обвинение в шпионаже на английскую разведку. Статья 58-6 предусматривала высшую меру наказания, которую НКВД "выпрашивал" у Сталина в короткий период ее отмены. Отец провел 13 месяцев в НКВД, от ареста 24 марта 1949 года до осуждения и расстрела 21 апреля 1950 года. Моя “менее наивная” мама считала его арест ошибкой. Как и свой арест в январе 1951-го.

Нам никогда не узнать, что считали расстрелянные люди, которые хотели участвовать в строительстве светлого будущего. Отец, веря в свою невиновность перед страной, провел в застенках 13 месяцев. По архивным документам видно, как слабеет подпись отца от протокола к протоколу.

Его реабилитировали в 1956 году, но еще в 1997-м, когда я приезжал в Москву, чтобы ознакомиться с материалами, оно хранилось в архивах КГБ.

Что особенно удручает, это то, что все эти следователи-лейтенанты Язевы, и судьи-полковники, и генерал-лейтенанты — если они не попали в очередные чистки аппарата НКВД — спокойно дожили на государственной пенсии свою гнусную, подлую жизнь. Заседание Военной коллегии Верховного суда над моим отцом проходило под председательством лично генерал-лейтенанта Чепцова – председателя Военной коллегии. Чепцов благополучно дослужил до 1957 года, подписывая справки о реабилитации осужденных им ранее людей, и спокойно дожил до 1980 года.

Я не думаю, что Россия сможет избавиться от своего проклятого прошлого, пока в ней не пройдут свои "Нюренбергские процессы". В России же, наоборот, быстрыми темпами идет реабилитация сталинского режима, возвеличение великого менеджера и пр.

При всем этом, пока существует «Мемориал», перед работниками и волонтерами которого я преклоняюсь, остается надежда…»

Установка памятного знака "Последним адресом"

Фото: Мария Олендская

Москва, 1-й Самотечный переулок, 17а - Это здание было построено в 1935 году по проекту архитекторов Михаила Барща и Георгия Зунблата. Заказчиком выступило Журнально-газетное объединение (ЖУРГАЗ).

В 1930-х годах в нижних этажах дома размещалось общежитие для коминтерновцев. Здесь некоторое время жил известный журналист и публицист Михаил Кольцов, однако перед самым арестом в 1938 году он переехал в знаменитый «Дом на набережной». На этом доме по адресу Серафимовича, 2 «Последний адрес» повесил табличку с именем Михаила Кольцова в июне 2016 года.

Согласно базам «Мемориала» по крайней мере двое жильцов дома № 17а по 1-му Самотечному переулку стали жертвами политических репрессий. 24 сентября 2017 года "Последний адрес" установил на доме первый памятный знак.

Заявку на установку мемориальной таблички прислал сын репрессированного, Тимофей Фридман. Он же прислал текст о своем отце, который публикует "Последний адрес".

Церемония установки таблички «Последнего адреса»: фото, видео.

По материалам проекта "Последний адрес"