Дата рождения: 22 февраля 1883 г.
Место рождения: г. Казань
Пол: мужчина
Социальное происхождение: из дворян
Образование: высшее
Профессия / место работы: издательский отдел ГУВУЗ Всероглавштаба; ученый секретарь, Малый Академический Совет; преподаватель, академия ВВС, институт народного хозяйства имени Плеханова

Дата расстрела: 10 мая 1931 г.

Дата ареста: 17 января 1931 г.
Обвинение: дело "Весна"; руководитель готовящегося контрреволюционного восстания в Москве
Осуждение: 10 мая 1931 г.
Приговор: ВМН (расстрел)

Источники данных: [1]

Биография

Отец — генерал-майор.

Окончил 3-й Московский кадетский корпус, затем в 1904 году окончил Михайловское артиллерийское училище, выпущен в чине подпоручика, в 30-ю артиллерийскую бригаду, затем служил в 1-й гренадерской артиллерийской бригаде. Участвовал в русско-японской войне 1904—1905 гг.. С 1906 года в чине поручика, c 1910 года в чине штабс-капитана.

В 1912 году окончил Императорскую Николаевскую военную академию по 1-му разряду, по окончании которой, приказом по Генеральному Штабу № 27 был прикомандирован к 2-му гренадерскому Ростовскому полку на 1 год, для командования ротой. С этого же года в чине капитана. Участвовал в Первой мировой войне. Проходил службу на должностях помощника старшего адъютанта отделения генерал-квартирмейстера штаба 5-й и 12-й армий, затем старшего адъютанта штаба 14-й кавалерийской дивизии, исполняющего дела помощника ст. адъютанта отделения ген-кварт. штаба 6-й армии. С марта 1916 года в должности старшего адъютанта отделения генерал-квартирмейстера штаба 6-й армии. С августа 1916 года в чине подполковника. С июня 1917 года исполняющий дела начальника штаба Уральской льготной казачьей дивизии.

В период Гражданской войны участвовал в борьбе с большевиками в составе Уральской отдельной армии, летом 1918 года — начальник штаба Шиповского фронта и группы войск, в чине полковника. С апреля 1919 года — последний начальник штаба Уральской отдельной армии. В марте 1920 года Моторный В. И. был произведён в чин генерал-майора. Принимал участие в отходе остатков Уральской армии из Гурьева в форт Александровский. В этом тяжелейшем походе Моторный похоронил жену и детей. Затем принял участие в походе из форта Александровского в Персию с отрядом во главе с атаманом генералом B.C. Толстовым, но 18 апреля (1 мая)1920 года во главе отряда из 34 офицеров отделился от основной группы и решил из залива Киндерли от рыбачьих промыслов двигаться на юг, лодками вдоль берега Каспийского моря. Группа вскоре была взята в плен красными под Красноводском.

Некоторое время Моторный В. И. находился в заключении в Бутырской тюрьме (Москва), затем был освобожден и направлен на преподавательскую работу в РККА. С 22 сентября 1920 года возглавлял издательский отдел ГУВУЗ Всероглавштаба, куда ему помог устроиться его старший брат Моторный Виктор Иванович, бывший полковник царской армии, добровольно перешедший на службу в РККА и занимавший в тот период различные ответственные должности в Всероглавштабе РККА. С 8 октября 1920 года ученый секретарь Малого Академического Совета. В 20-е годы преподавал в академии ВВС и Институте народного хозяйства имени Г. В. Плеханова.

Вместе с ним, по этому делу 29 января 1931 года был арестован и его старший брат, виновным себя признал. Был осужден 10 мая 1931 к высшей мере социальной защиты, однако впоследствии приговор был изменён на 10 лет ИТЛ. Срок отсидел до конца, скончался в ссылке 19 апреля 1949 года. Также была арестована и супруга Владимира Ивановича, Евдокия Кондратьевна, но она была позже освобождена.

Протоколы допроса

1. "Прибыв из Саратова в Уральское войско, я первое время не получал никакого назначения и лишь недели через две спустя был назначен на должность Начальника Штаба Шиповского фронта. В дальнейшем вся моя служба у белых протекала на штабных должностях. Отношение ко мне казаков нельзя определить как вполне доверчивое, -- я был «иногородний». Ни в какие дела Войска я не допускался. Я использовался исключительно как специалист. Я не знаю ни одного случая когда я, занимая должность Начальника Штаба армии, располагался бы вместе, т.е. в одном поселке, со Штабом армии. Я всегда был между войсками и расположением Штаба. В штаб ездил атаман, но не я. Мое дело было чисто оперативное.

Отношение ко мне казаков может быть характеризовано следующим случаем. До меня начали доходить слухи, что про меня говорят, что я работаю в интересах Красных, что вообще нет двух Моторных – один у Белых, другой у Красных, -- а есть только один Моторный, работающий на Красных. Мне указывали что слухи эти исходят от Ольги Мартыновой. Так как Ольга Мартынова была дочерью генерала Мартынова, а этот последний занимал должность Заместителя атамана, то для меня было ясно, что слухи идут не от Ольги М., а от ее отца. Первое время я на них не реагировал, но как-то, приглашенный на собрание комдивов и комполков, действовавших на Уральском направлении, для обсуждения намечавшегося дальнейшего плана оперативных действий, я услышал следующие слова председателя, открывшего собрание: «Мы все знаем ту грязь, которую про вас распространяют, мы ей не верим». Из этих слов я понял, что слухи про меня получили широкую огласку. Тогда я телеграфировал Генерал-квартирмейстеру Еремину, что прошу его сделать распоряжение о допросе Мартыновой и выяснить источник слухов. Он ответил мне, что Мартынова отрицает свое участие в распространении слухов, что ее отец сильно обижен и жаловался атаману. Понимая что всему виной сам Мартынов, я ответил шутливой телеграммой, желая показать Мартынову что я понимаю кто виновен. Примерно я написал, что Мартынову следовало бы выпороть, но в воздаяние заслуг ее отца, этого можно не делать или количество розог можно ограничить. Об этой телеграмме знали все и все смеялись. Атаман, вернувшись из тыла, сам смеялся и просил меня не обращать внимания на слухи и сплетни. Он рассказывал мне что Мартынов был очень смущен.

Я не имею права сказать, что какое-либо мое оперативное соображение имело основанием интересовать Красных, и что именно подозрение в этом заставляло казаков распространять про меня слухи. Конечно, основа – это неудачные бои, которые имели место на фронте, но я полагаю, что слухи базировались главным образом на том, что я был «иногородний». Все офицеры, попадавшие к белым в плен, сейчас же зачислялись на службу и занимали наиболее ответственные места. Конечно это приписывалось мне. То что полк, сформированный из пленных, первый был одет в английское обмундирование – тоже мне. Отсутствие жесткости и борьба против ненужных расстрелов; бумаги и распоряжения по этому вопросу, которые я составлял для атамана; разжалование всех офицеров и унтер-офицеров одной из сотен, которая раздела пленных, -- очевидно все это иногда шло в разрез с понятием Гражданская война для некоторых из казаков, принимавших в ней участие и заставляло их считать меня красным. Десять лет назад я встретил в УВУЗ`е одну даму, которая пришла к своей знакомой. Когда я с нею поздоровался, она сказала что знает меня. Она сказала что она вместе с мужем была в плену у Уральских казаков и что она никогда не забудет, что я в первый же день пригласил ее и мужа к себе обедать. Что она помнит и мою жену и дочь. Кто эта дама – я не знаю. Но в этом году в В<оенно>Воздушной Академии встретил летчика, который служит в эскадрильи или отряде, состоящем при Академии, он мне сказал, что здесь в Москве есть еще один летчик кажется по фамилии Бейер, который с женой был в плену у уральских казаков. Может быть эта дама, которая со мною говорила, и сама Бейер.

Мне передавали, что член ЦИК Ружейников (уральский казак, я его не знаю) говорил, что он в 1918-м (?) переходил к белым уральцам для уговора их закончить войну и что его обратно отпустили только после моего вмешательства. Вероятно все эти случаи и служили основанием для распространения слухов обо мне, как о работавшем на белой стороне в интересах Красных.

Записано собственноручно В. Моторный "

2. "Обстоятельства сдачи моей в плен Красной Армии таковы. Остатки Уральской белой армии в марте 1918 г. (правильно – 1920 г. – Я.Т.) собрались в Форте Александровском. Всего около 1500 ч. В апреле к Форту подошел миноносец Красных и, сделав несколько выстрелов из орудия, предложил сдаться. К вечеру миноносец оставался в море, недалеко от берега. Атаман объявил, что кто желает сдаться, тот пусть остается в Форте, а он уходит в Персию. К атаману присоединилось 212 ч., в том числе 25 женщин и детей. Я тоже пошел с атаманом. Дойдя до Кара-Бугазского залива и учитывая трудности дальнейшего движения через Закаспийскую степь, я решил отделиться от атамана, и подойдя к морю, попытался переплыть его на лодке. Лодки, находящиеся на берегу моря, оказались пробитыми пулями, именно для того, чтобы ими нельзя было бы воспользоваться. Тогда мы, зная что у Карабугазского пролива может находится военный пароход Красных, который все время циркулировал раньше вдоль морского берега, не пошли вновь за атаманом, а втянулись в косу шириною 2-3 вер. и двинулись к проливу. Там действительно оказался пароход, команда которого ночью нас окружила и открыла огонь с расстояния 30-40 ш<агов>. Лично я выскочил из окружения; ко мне присоединился Антипин. Некоторые из моих товарищей тоже ускользнули, благодаря темноте. Оставшихся взяли в плен. Побродив по степи, мы снова пошли к Карабугасу и дались в плен. На лодке были отправлены в Красноводск, где встретили всех из нашей группы. Моряки похвалили меня что я убежал и пришел уже тогда когда воинственный пыл у них остыл. Из Красноводска все 22 чел. были отправлены в Ташкент, где меня доставили к Командующему фронтом т. Фрунзе. Он долго разговаривал со мной, расспрашивая о войне на Уральском фронте, и приказал мне передать товарищам, что ЦИК воспретил расстрелы. Нас поместили в казармы, откуда мы недели через две были отправлены в Москву. Здесь часть из нас была сейчас же назначена на Курсы по переподготовке быв. белых офицеров, а остальные отправлены в Кожуховский лагерь, из которого я был освобожден через 40-45 дней и Штабом округа назначен для прохождения Курсов переподготовки б.б. офицеров. После этого был принят на службу в РККА, в Управление военно-учебных заведений.

В. Моторный"

3. Показания Моторного Владимира Ивановича, 10.02.31 г.

"Из деятелей Уральской казачьей армии атамана Толстова, после окончания Гражданской войны, кроме ранее названных Антипина и Горбань, встречал еще б. полковника Кириллова, Анатолия Петровича, мл. офицера Дринясова, врача Тамбовцева, Владимира Ивановича, б. полковника Хорошкина, Петра и быв. сотника Юдина, Петра Ивановича. Кириллов в 1924 году служил на Череповецком конном заводе и приезжал в Москву на сельско-хозяйственную выставку. Заходил ко мне один раз на квартиру. В армии Толстова Кириллов командовал дивизией. В данное время Кириллов находится вероятно в гор. Уральске. Дринясов до 1923 года жил в г. Москве и мы взаимно друг друга посещали. По белой армии я его не знал. Где он теперь – не знаю. Дринясов – знакомый моей второй жены Донсковой. Тамбовцева встречал в 1922 и в 1925 году. Заходил ко мне будучи в Москве проездом. В армии Толстова Тамбовцев состоял врачем в дивизии Кириллова. В 1927 г. приезжал в Москву б. полковник Хорошкин из гор. Уральска, заходил ко мне. В 1926 и в 1927 гг. Заходил ко мне Юдин – кажется проездом через Москву в г. Ленинград. Как Хорошкину, так и Юдину я давал задания собирать от бывших белых офицеров и других участников Уральской казачьей белой армии сведения исторического характера о боях Уральской армии с красной. Такие сведения мне были необходимы для написания труда «Действия пехоты против конницы по опыту Гражданской войны». Я мыслил, что такие сведения Хорошкин и Юдин соберут в г. Уральске без особого труда путем опроса проживающих там в большом количестве бывших белых. Хорошкин мне никаких материалов не прислал, хотя и принял мое предложение. Юдин в 27 году небольшую часть материалов мне прислал. Задуманный мною труд писан не был.

Протокол мною прочитан; с моих слов записан верно. В. Моторный

Допросил уполн. ... "

4. "В июне 1919 г. части Уральской армии обложили г. Уральск, занятый войсками Красных. В тылу 1-й дивизии был захвачен, в тот период когда боев не было, красный командир, бывший офицер. Возникло предположение что захваченный шпион. Допрос вел Начальник Штаба 1-й дивизии Павлов Федор. Было решено захваченного расстрелять. На моей совести лежит то преступление, что я мог не допустить расстрела, но я этого не сделал. За все остальное свое пребывание у белых на моей совести нет ни одного случая расстрела. Ни одного приговора никогда я не утверждал. Некоторым маленьким успокоением моей совести является другой случай. А именно. При расстреле пленных, один из них бежал и, пробродив ночь, утром пришел в другой полк, где сказал что он бежал из под расстрела. Командир полка донес об этом и запросил что делать. Атамана не было. Я ответил что принять и оставить в полку, а когда атаман приехал, то я уговорил его сохранить этому пленному жизнь. Мой брат, который дал показание о первом случае, вероятно помнит и второй. Признавая себя виновным в расстреле красного командира, всякое наказание наложенное на меня буду считать справедливым и прошу снисхождения лишь потому, что темное пятно на моей совести, которое с болью вспоминается мною иногда без всяких побудительных к тому причин, совершенно невольно, и абсолютно всегда когда я вспоминаю свою службу у белых, в виду угрызения совести. Мой брат об этом знает, хотя может быть я подробностей ему не говорил. Было совестно.

Записано собственноручно В. Моторный 16.02.1931 г. "

5. Показания Моторного Владимира Ивановича, 29.02.31 г.

"В конце 1917 г. я, занимая должность Начальника Штаба Уральской казачьей дивизии, в составе этой последней, был отправлен для демобилизации в г. Уральск. В январе 1918 в г. Уральск прибыл с Юга (вероятно от Корнилова или Алексеева) генерального штаба подполковник Козьмин (позднее он был в армии Колчака), который, при моем содействии, хотел поднять уральское офицерство на борьбу с большевиками. Мое содействие выразилось в том, что я один раз выступал на офицерском собрании в городском клубе. Потерпев фиаско, Козьмин уехал на Восток. В это время в Уральск приехала моя жена с двумя детьми. Жалованье платить перестали. Надо было подумать о заработке. Я воспользовался предложением Макарова Николая Васильевича – лесоторговца, имевшего лесную пристань в Покровском (на левом берегу Волги, против Саратова) – поступить к нему на службу. Сам Макаров с женой, потеряв пристань, жил в Уральске. Но при мне к нему из Покровского в Уральск приехали два рабочих, которые от имени остальных его рабочих просили вернуться в Покровск и, вступив в состав комитета, приступить к работе. Он, дав мне адрес своей тещи в Саратове (кажется Гимназическая улица) и снабдив небольшой суммой денег, направил в Покровское. Прибыв сюда, я встретил полное сочувствие и понимание со стороны служащих и рабочих к возвращению Макарова. Я написал ему и он с женой приехали. В первые же дни, благодаря какой-то комбинации, ему удалось оформить выгодную для пристани продажу леса. Однако возвращение Макарова не было встречено сочувственно рабочими других лесных пристаней. Было назначено общее собрание всех рабочих, на которое Макаров послал меня и на котором я был арестован. Через три или четыре дня я был освобожден и дал подписку о невыезде. В дальнейшем, ничего не делая, я жил в семье Макарова или в Саратове или в Покровском. К этому периоду относится мое письмо к брату с просьбой устроить меня на службу в РККА. Не получая от брата ответа и видя что со службой у Макарова ничего не выйдет, я решил уехать обратно в Уральск. Решение было ускорено тем, что в Поворино вспыхнуло восстание чехов и путь на Москву был отрезан. В этот период уже шла гражданская война между Саратовом и Уральском. Моему отъезду содействовал полковник Урлаьского войска кажется по фамилии Акутин, живший с женой в Саратове. Познакомил же меня с этой семьей сотник или подъесаул Уральского войска Горбунов, который находился в Саратове очевидно с целью шпионажа. Горбунова я встретил в Саратове раза два. Акутин достал мне увольнительный билет запасного унтер-офицера и я, сев на пароход, доехал до Ровной (?-Я.Т.) и далее на лошадях, через немецкие колонии и астраханскую степь, проехал в Александров Гай, занятый казаками. Отсюда на лошадях в Уральск. Первое время, неделя-две, назначения я не получал и решил устроиться на службу в Киргизское управление, где уже служил мой адъютант по Империалистической войне Петр Полухин (умер). Все налаживалось, но в это время произошел неудачный для казаков бой на Шиповском направлении пол Семиглавым Маром (ж.д. станция на Саратовском направлении; Шипово тоже) и распоряжением Правительства Уральского войска я вновь был зачислен на службу и назначен Начальником Штаба так называемого Шиповского фронта. Кажется это было 15 июня 1918 г. В июле Красные войска предприняли наступление на Уральск. Казаки были оттеснены к самому г. Уральску, но в это время подошел, двигавшийся из Самары с казачьим полком полк. Мартынов (умер), который вышел в тыл наступающим Красным частям и они начали отход на Семиглавый Мар. За эти бои я был, распоряжением Войскового Правительства произведен в полковники, приписан к Уральским казакам и моя фамилия переделана в Моторнова.

В это время в Уральске властью являлось Войсковое правительство, избранное съездом казаков. Во главе, председателем был Кирпичников (умер). Атаманом, ведающим войсковыми военными делами – ген.-м. Акутин (умер). Командующим Шиповским фронтом (направлением) полк. Скворкин (умер), а затем Мартынов (умер). Штаб фронта состоял из нескольких человек. Жили мы в вагоне. В начале января, после ряда боев на Бузулукском направлении (я в них не участвовал) и удара на Шиповском направлении, Уральск был занят Красными войсками. Сразу в войске начался развал. Казаки отказывались защищать чужие станицы (их уже были потеряны) и стали уезжать в тыл, предоставляя вести войну только тем, чьи станицы еще нужно защищать. Войсковое Правительство слепо следовало примеру Керенского, командируя для уговоров в войско, его части своих представителей. Если бы не переход на сторону казаков одного из Красных полков (фамилию командира не помню), то война в Уральском войске была бы ликвидирована. К этому периоду относится образование Правительством армии. Командующим армией был назначен ген. Савельев (умер), нач. штаба я, генерал-квартирмейстером ген. Еремин (умер) и Дежурным Генералом полк. Семенов (умер). Но это спасти положение армии не могло. При каждом даже небольшом нажиме со стороны Красных войск, казаки откатывались назад, на юг, вдоль по станицам лежащим по правому берегу р. Урала. Ряды их с каждым днем редели. В это время, чуть ли не на самом съезде, началась агитация за избрание Атамана, который заменил бы Правительство Агитация имела успех и атаманом был избран ген. Толстов (за границей), который поставил условием, что согласен только в том случае, если ему будет предоставлена полная и неограниченная власть.

В это время остатки армии, действовавшей на Уральском направлении, почти совсем рассыпались. Оставались в порядке только 1-й и 3-й учебные полки; от остальных полков оставалось сравнительно очень мало. Эта группа, под начальством полк. Кириллова Анатолия Петровича, при котором находился и я, занимала поселок Мерченев. Вечером 9-10.03 в нижнем этаже того дома где мы жили и где располагалась лавка какого-то «иногороднего», казаки разгромили эту лавку и мы, офицеры, уже бессильны были возстановить порядок даже в том доме, где сами жили. Утром 10 или 11.03 со стороны Красных войск прибыл какой-то штатский и два красноармейца. При разговоре со мною, он назвал себя Конде, землемером, который работая в Новоузенске узнал об идущей войне и решил попытаться примирить обе стороны. Он не был задержан, так как уже не было средств его задержать. Казаки назначили выборных по два человека от сотни и в Школе поселка приступили к выработке условий, на которых можно было бы закончить войну. Как позднее мне говорили спорным пунктом являлось желание казаков сохранить свои привилегии. Споры тянулись два или три дня. В это время прибыл атаман Толстов с двумя сотнями и Конде, два красноармейца и председатель собрания казак Спирин были убиты. Казаки сразу пришли в порядок, начали сотнями возвращаться из тыла а свои части и вскоре, перейдя в наступление, оттеснили Красные войска к Уральску, где последние и были обложены.

Командующим армией атаман назначил себя; я остался Начальником Штаба. Войска действовавшие на Уральском направлении получили наименование Уральского корпуса. Корпусным командиром был назначен ген. Савельев. Войска действовавшие на Илецком направлении – Илецким корпусом; комкор г.<енерал> Акутин. На Астраханском направлении --- Астраханский корпус ген. Тетрусева. На Сломихиниском (?-Я.Т.) направлении действовала 6-я дивизия п.<олковника> Бородина Николая Николаевича (убит).\, а позднее Горшкова (убит).

Мое личное пребывание неразрывно связано с Уральским направлением, причем я никогда не располагался совместно со Штабом армии. Всегда располагались так: войска, в следующем поселке штаб корпуса, в этом же поселке или на один поселок к югу атаман, я, два адъютанта атамана Юдин Петр Иванович и Буренин (имя забыл, но он кажется живет в Уральске)и телефонисты. Далее, в верстах в 100, а то и больше штаб. Не было ни одного случая чтобы ко мне приехал с докладом Генерал-квартирмейстер или Дежурный Генерал. К ним я также не ездил. На мне лежала исключительно работа оперативная, которая при наличии очень маленькой армии (полагаю что на всех вышеуказанных направлениях не более 20-25 тыс.) отсутствии сведений о Красных войсках, сводилась главным образом к тому как использовать войска в ходе самого боя, если я там был, или же к предварительной разработке плана боя, учитывая главным образом местные условия.

В своих предшествующих показаниях, я уже говорил, что, как иногородний, не допускался к войсковым делам, а иногда и не пользовался доверием со стороны казаков. Нужно учесть, что целый ряд вопросов и не лежал на Штабе армии, так как, помимо меня, имелся Войсковой Штаб. Начальником Штаба был полк. Колпаков. Где он, я не знаю, но ходили слухи, что он жив и живет под чужой фамилией. Указать источник слухов я не могу – не помню; может быть знает моя жена Донскова. Лично его также не встречал.

К периоду блокады г. Уральска и относится тот случай о расстреле красного командира, о котором я дал уже показания. Больше на моей совести расстрелов нет. Но о таковых мне известно следующее.

В период нашего последующего отступления от Уральска, в пос. Бударинском, вечером я услышал стрельбу. Послал узнать что случилось. Мне доложили, что это Петрос расстрелял пленных. Я сейчас же написал ему записку о недопустимости таких безобразий. Петрос, переделанный казаками в Петросова, инженер, носивший значок гражданских инженеров, прибыл в 1918 году из Саратова (перешел фронт). Очень энергичный человек, занимал должность начальника военных сообщений. Где он не знаю, но сомневаюсь чтобы не был жив. В Союзе его не встречал. Взять на себя произведенный им расстрел не могу, т.к. Петрос занимал равную мне должность и подчинялся непосредственно атаману (Полевое Управление армии состоит из Штаба армии, Начальника артиллерии, Начальника инженеров, хозяйственного снабжения, Военных сообщений и т.д.; все эти начальники непосредственно подчинены Командующему армией).

Другой случай расстрела. Атаман расстрелял полк. Шадрина за спекуляцию хлебом. Объявил он мне свое решение желанием раз и навсегда прекратить спекуляцию в войске. Шадрин его сверстник, его товарищ. Слышал что жена Шадрина спекулировала на имени мужа, объясняя расстрел последнего его приверженностью к Красным. Неверно, он расстрелян за спекуляцию, но, правда, без суда. Атаман вызвал следователя, приказал ему произвести дознание и, после доклада, расстрелял. Третий случай знаю плохо и объяснить его не смогу. Кажется так. На белую сторону перешел или был взят в плен молодой весьма энергичный офицер или прапорщик. Он выделялся и ему было разрешено формировать партизанский отряд. В бою, уже имея свой отряд, но небольшой, когда когда после захвата пленных крикнули «евреи и коммунисты выходи вперед» и те вышли, он, подъехав к оставшимся, обратился к одному со словами: «А ты что не выходишь, ты тоже коммунист». Этот последний, назвав его по фамилии (как-будто польская), ответил: «Ты тоже коммунист». Атаман мне лично говорил, что он отказался дать на следствии какие-либо объяснения и цель своего перехода к казакам. Он был расстрелян.

Вот это все что мне известно о расстрелах. Несомненно расстрелы имели место и в Штабе армии по докладу Еремина атаману. Сам Еремин, уральский казак, старый жандармский генерал, несомненно не считал меня за начальника, а отсюда и то положение, которое я занимал и те взаимоотношения, которые у меня установились со Штабом армии. Я уже в прежнем своем показании указывал, что для некоторых я был «красным».

В дальнейшем операции на Уральском направлении сводились к отступлению казаков, с частными иногда переходами в наступление. На Илецком направлении казаки также были оттеснены из своих станиц на левый берег Урала. В августе была потеряна Сломихинская станица. Казаки этой станицы присоединились к Уральскому корпусу, командующим которого был назначен, прибывший от Деникина, полк. генер. штаба Изергин (за границей). В сентябре был предпринят набег на Лбищенск, при котором погиб комдив 25 Чапаев, и в результате которого казаки вновь продвинулись на север, но г. Уральска взять не смогли.

В дальнейшем у казаков начинается повальный тиф и падеж лошадей и скота из-за отсутствия сена. Вместе тем начинается отход казаков на юг к Гурьеву. Конец войны неизбежен. В первых числах декабря я подписал приказ по Штабу, что в случае если обстановка не изменится и Гурьев нами будет оставлен, архивные материалы по войне, из-за отсутствия транспорта, должны быть уничтожены. Ничего в руки Красных войск не должно было достаться. Вскоре я был вызван Савельевым в г. Гурьев, где он предлагал мне, опираясь на броневой дивизион, иногородних и часть казаков, возглавляемых Сладковым Тимофеем Ипполитовичем (комдив 2; за границей), совершить переворот, ликвидировав атамана. Я не согласился и уговорил его не делать этого, ибо я считал, что переворотом положения спасти нельзя.

Затем я заболел тифом и своей женой был вывезен на верблюдах из Гурьева в Форт Александровский. Двигались без дорог, крыш, иногда без воды, при морозах 25 градусов и страшных ветрах 45-50 дней. Сколько потеряли людей сказать не могу (я потерял от тифа жену и двух детей), но дошли до форта тысячи три. Из них тысяча иногородних была эвакуирована, вместе с чел. 500-800 обмороженными на Кавказ, т.к. о положении дел у Деникина не знали и считали что он успешно борется с Красными. Остальные 1000-1200 чел. тоже ждали пароходов для перевозки к Деникину. Посланные к нему для ходатайства не возвращались. Тогда атаман решил воспользоваться двумя имевшимися в Форте пароходами (военными) и отправить на Кавказ женщин и детей. Меня же командировать к Деникину для сообщения обстановки у нас и для ходатайства о перевозке казаков на Кавказ и предоставлении им отдыха. Соответствующие бумаги были написаны. Когда мы сели уже на пароход, то в море появился один миноносец красных, который открыл по Форту артиллерийский огонь. Был отдан приказ пассажирам оставить пароходы, тоже вооруженные пушками, а этим пароходам выйти из бухты в море и вступить в бой с миноносцем. Я слез, также как слезли и все пассажиры. Со мною уезжал и Антипин. Пароходы вышли в море, но их орудия оказались слабее и они вскоре спрятались за береговые утесы, а ночью ушли в Персию.

Необходимо отметить ту странную роль и то непонятное поведение, которое было проявлено в Форте некоей Челяповой. Я не знаю кто она, но она как-будто закупала тюлений жир. Она поражала полной осведомленностью о действиях Красных. Например, я помню что отход пароходов из Форта был назначен в 16 час. Она громко заявила, что никто никуда не уедет. И действительно, без десяти 16 появился миноносец. Атаман хотел ее расстрелять, но я уговорил его этого не делать. Хотя, конечно, проверить этого не представляется возможным, но в целях личного удовлетворения, я должен сказать, что не только Челяпова сохранила жизнь благодаря мне. Я сохранил жизнь Изергину, которого атаман хотел расстрелять за то, что он оставил красным войскам свою записную книжку, со всеми сведениями об Уральском корпусе.Об этом узнали из бумаг захваченных в штабе Чапаева. Одна из них начиналась так: «Из оставленной полк. Изергиным в поселке таком-то записной книжки видно, что части и т.д.» Я спас жизнь полк. Чернышеву, которого атамана хотел расстрелять за то, что он в бою под Уральском оставил свой полк. Я просил атамана и за Шадрина и за Спирина. Я спас красноармейца бежавшего из-под расстрела. На мне есть кровь, но жестоким я никогда не был.

После того как наши пароходы неудачно вели бой, атаман объявил что желающие могут сдаться, а те кто не хотят сдаваться, могут присоединяться к нему. Вечером с атаманом ушло из форта 212 ч. считая 25 женщин и детей. Я тоже присоединился к атаману. Около 3-4 недель мы шли вместе, причем необходимые верблюды и продовольствие отбирались в большинстве случаев силою у киргизов. Вскоре от атамана отделилась группа, чел. 20, партизанского отряда (фамилии не помню), которая хорошо была обеспечена продовольствием, но ни с кем не хотела делиться. Позднее она на лодке прибыла в Красноводск и сдалась. После ухода этого отряда, среди офицеров и казаков, составлявших 4-й (мой) взвод, начались разговоры с одной стороны о том, что атаман занимается грабежом, а с другой что казаки могут не пойти в Персию и сдаться раньше. Возникла мысль о необходимости определиться. Я сам все еще не оправился от тифа и меня везли в повозке. Эта группа предложила мне отделиться с ними. Я дал согласие. В группу вошли как иногородние, так и казаки, как офицеры, так и рядовые казаки. Иногородние не все присоединились; часть осталась с атаманом. Вот кого я помню: Антипин, Саламаха (не знаю), Горбань, Безпалов (не знаю), Ереклынцев (не знаю), Карагнин (не знаю), п<олковник>. Еремин и его брат казак (не знаю, кажется, все 3-ое расстреляны), казак Горя (фамилии не помню), три брата Чампанова (два в Москве), две сестры милосердия (не знаю), -- больше не помню.

В первый же час как мы отделились, я приказал составить опись всему ценному, что у каждого из нас имелось (деньги, часы, брошки, кольца и .т.д.) и не браслось. Затем я разрешил имевшийся у нас парус для лодки обменять на палатку, что и было сделано. Парус мы отдали группе Сладкова, которая, в числе 16 чел., одновременно отделилась от нас. После этого мы двинулись к Карабучаской косе, атаман пошел в обход ее с востока. Через 8-10 дней моя группа была окружена командой красного парохода; ни одного выстрела мы не сделали. Я лично бежал; ко мне в темноте присоединился Антипин, полк. Еремин, его брат казак и Горя. Днем нас раздели киргизы, причем один из них мне приставил револьвер к животу. Я обругал его по матушке и просил стрелять в висок. Он сохранил мне жизнь. В дальнейшем все мы вышли к Карабучаскому проливу, где был оставлен пост красными, который на лодке доставил нас в Красноводск. Из Красноводска в Ташкент а оттуда в Москву.

Вот краткая история моей службы у белых, с ее началом, которое я так долго и тщательно скрывал, и с ее концом, который я неправильно освещал. Эта тайна висела надо мной, для сокрытия ее я принимал все меры, но спокойным я не был: мне казалось что она в конце концов будет открыта и я погибну. Особенно начинает беспокоить она меня с 1926 г., когда был назначен суд в Уральске над Кирилловым и Горбуновым. Я, боясь, что Горбунов выдаст то, что он видел меня в Саратове, послал туда к ним в Уральск свою вторую жену Донскову, с которой уже разошелся. Эта вторая жена владела моей тайной: она держала меня благодаря этому в своих руках. Со своей стороны я не признавал ее ребенка за своего сына, все же ежемесячно платил ей деньги, чтобы поставить ее в материальную от меня зависимость. Когда я в 1927 г. был арестован и мне было сказано, что меня не обвиняют в службе у белых, я опять таки скрыл свою тайну. Когда в 1928 г. я был возвращен из ссылки, Донскова увидев меня на улице, сообщила что ее вновь вызывали в ОГПУ на допрос относительно меня; я снова ей начал платить.

Несколько раз в моей жизни (много раз) я возвращался к этому вопросу в разговорах с братом. Он советовал платить Донсковой. Еще месяца 3 назад он мне говорил что я мало плачу, что она выдает меня. Я отвечал ему, что третья жена против увеличения, что она не верит мне и считает что я плачу Донсковой только потому что люблю ее. Брат советовал скрыть от третьей жены, но увеличить ежемесячную оплату Донсковой. Только 13.01 он пришел к заключению, что самое лучшее, в случае ареста, сознаться во всем и просить прощения. Я обещал что так и сделаю. Обстановка с самого начала сложилась так, что обвинять будут в преступлении, которого не совершил, и я смалодушничал и опять скрыл.

Насколько я ожидал ареста как бывший белый, можно судить по тому, что я боялся, что при обыске у меня будут взяты из письменного стола мои аттестации. Я вынул их и отдал жене, прося спрятать на кухне для ого, чтобы, возбудив ходатайство о моем прощении, она могла бы приложить к нему и эти мои аттестации. Свои же бумаги я спрятал за ванной. Признавая себя виновным в совершенных мною изложенных выше преступлениях, прошу при определении кары за них учесть не только мое искреннее раскаяние, но и те душевные тяжелые переживания, которые сопровождали часто мою жизнь. Глубоко веря, что в конечном итоге обвинения меня в участии в контр-революционной организации, будет ограничено тем что я признаю за собой – обывательскими с контр-революционным оттенком фразами или разговорами – я прошу дать мне возможность стать человеком, с очищенной совестью, могущим честно работать и приносить помощь Советскому Союзу в его строительстве новой жизни.

Записано собственноручно 22.02.31г. В.Моторный"