Островская Надежда Михайловна (1915)

  • Дата рождения: 1915 г.
  • Место рождения: г. Томск
  • Пол: женщина
  • Национальность: русская
  • Обвинение: как ЧСИР
  • Осуждение: 4 декабря 1937 г.
  • Осудивший орган: ОСО при НКВД СССР
  • Приговор: 8 лет ИТЛ
  • Место отбывания: Акмолинское ЛО
  • Дата освобождения: 12 ноября 1945 г.
  • Комментарий к аресту: Прибыла в Акмолинское ЛО 12.01.1938 из Бутырской тюрьмы г.Москвы. Освобождена из Карлага 12.11.1945
  • Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти "Узницы АЛЖИРа"

Предположительные родственники

Биография

Сын Григория Лазаревича Михаил Георгиевич Акопов (Надежда Михайловна Островская после восьмилетнего срока заключения в Карагандинском концентрационном лагере для членов семьи изменника родины вышла замуж за Георгия Александровича Акопова, который усыновил Михаила) по рассказам своей матери и некоторым сохранившимся документам написал об отце. Часть этого заметок мы использовали в биографической справке, приведенной выше, а часть — о судьбе Михаила и судьбе жены Островского — "Последний адрес" публикует ниже:

«После ареста мужа Надежда стала обивать пороги всевозможных учреждений и прежде всего приемной НКВД. Ее не принимали, ей грозили, ее предупреждали. Все напрасно. Она была молода, полна энергии, любила мужа и искала правду.

Ее давний друг, ответственный советский чиновник, работавший на Старой площади, Гигам Ильич Шахкомян уговаривал ее: «Надюша, давай я увезу тебя с Мишей на Кавказ, к моей маме. В дальний аул. Тебя там не найдут. Ты Грише все равно не поможешь, а себя погубишь». Но она твердила свое: «Гриша не враг, это ошибка. Как же я могу уехать? Ошибка разъяснится, он выйдет, а меня нет. Это же предательство! Слышать ничего не хочу. Никуда не поеду».

Гигам оказался прав. За ней пришли в начале ноября. Пришли ночью. Втроем — мужчина и женщина в офицерской форме НКВД и конвоир с ружьем. Понятыми были дворник и кто-то из домоуправления. Едва они показались на пороге, Надежда выхватила спящего ребенка из кроватки и, крепко прижав к себе, села на диван. Мужчина-офицер помоложе, женщина постарше. Он объявил, что гражданка Островская Надежда Михайловна подлежит аресту как член семьи изменника родины и предъявил ордер на арест и обыск. Женщина сказала: «За сына не беспокойтесь. Я специально пришла, чтобы забрать его в детприемник. Пока вы будете в заключении, он будет жить в детском доме. Дайте его мне». Мать еще крепче прижала сына к себе. «Нет, вам я его не отдам. Я отдам его своей матери. Она живет на Кузнецком Мосту. Позвоните ей и она приедет». «Нет, так не положено, да и времени у нас нет для ожидания». Офицер не выдержал: «Да чего ты с ней разговариваешь?» Он попытался силой разжать руки матери. Не вышло. Позвал на помощь дворника. Снова неудача. Ребенок отчаянно голосил, стиснутый железной хваткой. Она была на грани отчаяния, но сказала твердо ровным голосом: «Чтобы забрать ребенка, вам придется прежде убить меня». Наконец женщина-офицер отступила. «Хорошо — сказала она, звоните своей матери». Это была уловка. «Нет, позвоните сами К4-55-19».

Пришлось звонить: «Гражданка Колпакова? Говорит уполномоченный сотрудник НКВД. Вам необходимо немедленно явиться на квартиру своей дочери. Не заставляйте нас долго ждать».

Не заставила. Приехала и забрала внука у дочери из рук в руки, а дочь забрали НКВДшники. Квартиру опечатали.

Арестованную Надежду Михайловну привезли в Бутырскую тюрьму и поставили во дворе в легком платье по щиколотку в снегу вместе с другими заключенными, арестованными той же ночью. Двор был полон людьми. Стояли до утра.

Утром заключенных распихали по камерам. Теснота и духота невообразимые. Лежали на голом полу. Повернуться с боку на бок можно было только всем вместе, одновременно — такая теснота. Ночами ее мучили галлюцинации. Она видела сынишку, который тянул к ней ручонки и звал: «мама», но не мог к ней приблизиться. Она поняла, что начинает сходить с ума. Чтобы отвлечься от навязчивых галлюцинаций, она оставляла на ночь кусочки пищи, которой их кормили, преодолевая желание съесть их. Ночью клала эти кусочки на ладонь, вытягивала руку, прижимая ее тыльной стороной к полу, ждала появления мыши. Несмотря на отвращение, старалась не шевелить пальцами, чтобы не спугнуть мышь, пока та не схватит наживку и не убежит с ней в свою норку.

На допросах следователь допытывался, с кем ее муж разговаривал по «вертушке», кто бывал в нашем доме, с кем он общался. На все вопросы она твердила одно: «Островский честный, преданный партии человек. Все, что он делал, он делал на пользу, а не во вред своей стране».

Ее приговорили к восьми годам заключения и направили в Карагандинский лагерь для членов семей изменников родины. В лагерь заключенных везли долго. Сначала поездом в телячьих вагонах, потом то пешим этапом, а то на санях на гужевом транспорте по заснеженной степи. Когда останавливались для оправления естественных надобностей, конвоиры не разрешали закрывать дверь отхожего места, дабы во всякий момент видеть заключенную, чтобы она не сбежала.

Рядом с Надей ехала простая деревенская баба. На вопрос «За что тебя взяли?» она отвечала: «А за контру, милочка, за контру. Вишь ты в погребе у меня, где я хранила овощи, завелась какая-то контра. Очень, как мне объяснили, опасная. А я о ней прежде знать не знала и ведать не ведала. Бывалочи спускаюсь в погреб за бульбой али за огурцами и не пужаюсь. Да вот спасибо гражданин следователь мне разъяснил, что контра там была». О том, где содержится ее дочь, Нина Ивановна узнала случайно, от бывшей жены Герчикова (сосед Островских по «Дому на набережной», расстрелянный в октябре 1937 года по обвинению в «участии в к.-р. террористической организации». — ред.) Люси, которая отбывала наказание в том же лагере. Ее осудили как члена семьи изменника родины, несмотря на то, что к моменту ареста она была уже с ним в разводе. Об освобождении Люси хлопотал ее отец профессор Лурье. Когда она уходила, заключенные кричали ей вслед: «Не оглядывайся». Такое поверье — не оглянешься, не вернешься.

В Москве Люся с большими предосторожностями сообщила Нине Ивановне, где ее дочь, строго предупредив о том, чтобы та ни в коем случае никому не открыла источник этой информации. Кроме того, о месте заключения своей дочери Нина Ивановна узнала от посыльного какого-то офицера охраны лагеря, который с сочувствием отнесся к молодой, красивой женщине и не смог отказать ей в ее просьбе. Это стало известно администрации лагеря. Офицер был наказан, понижен в должности и переведен в другое место службы. Не избежала наказания и Надежда. Ее поместили в барак уголовников. Воровки, проститутки, бандитки и прочий женский сброд набросились на нее, раздели догола и передрались при дележе ее вещей. Ей взамен дали грязное вшивое тряпье. Все нары в бараке были заняты. На лучшем месте на нарах сидела хорошо одетая страшная, как Баба-Яга, старуха и смотрела на все происходящее. Она, похоже, была тут главной. Старуха взяла Надю под свое покровительство: «Если кто эту девочку пальцем тронет, тот будет иметь дело со мной». Она велела вернуть ей все отобранные у нее вещи.

В лагере Надя познакомилась с дочерью Орахелашвили. Каким-то образом ей передали записку ее отца из тюрьмы: «Я умру, но ты должна знать, что твой отец честный и преданный партии и т. Сталину большевик. Таким я уйду из жизни. Прощай. Папа». Записка была написана кровью на обрывке газеты «Правда». В том же лагере отбывала наказание сестра балетмейстера Большого театра Асафа Мессерера Рахиль Михайловна Мессерер. В заключении она родила. Брат приехал и забрал ребенка, иначе он неминуемо погиб бы. Рахиль плакала, расставаясь с дочерью. (Речь идет о матери Майи Плисецкой Рахили Михайловне Мессерер-Плисецкой. В заключении она родила не дочь, а младшего сына, Азария – ред.)

В лагере Надежда познакомилась с заключенным братом Давида Ойстраха. Он рыл арыки в казахстанской степи и переписывался с Давидом. От него к Нине Ивановне на Кузнецкий мост приходил человек, который смог кое-что рассказать ей о ее дочери. По отбытии срока заключения Надежда Михайловна получила справку от начальника Управления Карлага НКВД об освобождении с ограничениями, из которых в наибольшей мере ее тяготил запрет на посещение Москвы, где жили ее мать и сын. Эти ограничения были сняты вместе со снятием судимости 20 июня 1955 года, а 2 июня 1956 года Военной Коллегией Верховного Суда СССР было прекращено дело по обвинению Островской Н.М. за отсутствием состава преступления».

'По материалам проекта "Последний адрес"'