Евдокимова Нина Петровна (1896)

  • Дата рождения: 1896 г.
  • Пол: женщина
  • Дата смерти: 1983 г.
  • Дата ареста: 8 октября 1937 г.
  • Обвинение: как ЧСИР, не сообщила в органы о контрреволюционной деятельности мужа
  • Осуждение: ноябрь 1937 г.
  • Осудивший орган: Особое совещание при НКВД СССР
  • Приговор: 8 лет ИТЛ
  • Место отбывания: Карлаг
  • Дата освобождения: 4 февраля 1943 г.
  • Основания освобождения: по инвалидности

Репрессированные родственники

Биография

РОКОВАЯ ОШИБКА

(из Записок жены Алексея Васильевича Евдокимова)

Мой арест

Моя двоюродная сестра Вера сказала, что одновременно забирают и жен, и сослалась на сестру Михалевой, которая работала директором какого-то предприятия и была партийной. Я тогда размышляла так: Михалева партийная, крупный работник, а что я? Незаметный работник… В тот злополучный день, возвращаясь с работы, я увидела у своего парадного крыльца «черного ворона» – так называли тогда легковую машину М-1 черного цвета. Мной овладел страх, я не решилась пойти домой и шла вперед по Моховой улице, одновременно наблюдая, стоит ли машина у подъезда. Когда я увидела, что машины не стало, пошла домой. И первым делом у родителей я спросила: «Меня никто не спрашивал?» На что мама ответила: «Нет». Настроение у нас было подавленное – предчувствовалось, что надвигается новая гроза.

В нашей квартире, а она состояла из 9 комнат, уже было арестовано трое. 8 октября тридцать седьмого года, в 12 часов ночи, я уже легла спать, раздается опять продолжительный звонок и вновь появляются трое мужчин. Входят в мою комнату и предъявляют мне ордер на мой арест. По прочтении ордера у меня помутилось в голове и было такое чувство, что я лечу в пропасть. Обыск не производили, а сделали опись вещей и предложили мне взять теплые вещи. Меня мучила мысль, как останутся мои бедные старики. Я старалась утешить их и говорила, что, вероятно, меня вышлют из Ленинграда. Я не плакала, так как знала, что этим еще больше расстрою своих родителей. И не знала я, что расстаюсь с ними навсегда. На улице меня ждал «черный ворон». Увозили меня из родного дома. Так рушилось мое счастье, моя семья.

«Арсеналка»*

Так привезли меня в тюрьму. С лязгом раскрылись железные ворота и тотчас же защелкнулся замок. Ощущение от этих звуков было ужасное, словно жизнь кончалась. Провели меня в «обезъянник». Это огромная железная клетка. Здесь было несколько человек, все женщины. Нас по очереди обыскивали, отбирали некоторые вещи. У меня взяли часы, ножницы маникюрные, пудреницу и прочую мелочь. После этого привели в помещение бывшего клуба, так как все камеры были переполнены. Здесь я увидела удручающее зрелище. В этой комнате было 150 человек, и все сидели на полу, кто на своих чемоданах, кто на узлах, которые взяли с собой. Как выяснилось из разговора, все женщины были женами, и были арестованы в разных числах этого месяца (октября). Горестно смотрели на свою участь. Кое-кто плакал, разговоров почти не было, так как все молча переживали случившееся. Человек не может сразу оторваться от мысли о постигшем его горе.

Шли дни, они казались очень длинными, но жизнь сама помогает в беде, и постепенно люди начали сближаться друг с другом. Объединились в группы. Еду приносят. Начались вызовы к следователю. Делалось это обычно в ночное время. Некоторых очень долго держали и доводили до обморочного состояния. Особенно был такой следователь Огурцов. Я лично попала к следователю по фамилии Набок. Он спрашивал, почему я знала о контрреволюционной деятельности своего мужа и не донесла. Я ответила, что мой муж не занимался никакой контрреволюционной деятельностью, а потому мне нечего было доносить. Он был лоялен к Советской власти, всего себя отдавал работе и за это имел похвальные грамоты…

Днем на 15 минут выводили во двор на прогулку. Вечером ежедневно производилась поверка. Через несколько дней, после отправки первого этапа жен, нас из клуба перевели в камеры.Здесь были уже нары и «параша».

Петь не разрешалось.

Будучи сами невиновными, мы верили в невиновность мужей. Их арест был личным горем для нас, считавших происшедшее роковой ошибкой. Наш же арест по аналогии стал подтверждением невиновности мужей.

В одной из камер на стене было написано стихотворение женами первого этапа. Привожу его:

В стенах Арсеналки угрюмой

За прочной решеткой окон

Убитых тяжелою думой

Немало скрывается жен.

В тюрьму мы попали случайно,

Не знаем вины за собой.

Тоскуем, грустим чрезвычайно

И рвемся к ребятам домой.

Остались они где попало,

С соседкою, с няней, одни.

И, может быть, горя немало

Уже испытали они.

Всю жизнь до последнего часа

Мы честно и с пользой прошли.

А нынче врагами народа

Нас вместе с мужьями сочли.

Улик против нас не имеют,

Но страшною карой грозят.

За что же лишать нас посмеют

Свободы, семьи и ребят?

Конечно, мы держимся гордо,

Невинные мы пред судом.

Но сколько тягчайшего горя

И было, и будет потом.

Это стихотворение ходило по рукам, и все мы его знали наизусть. Оно вызывало слезы за свою горькую участь*.

А жизнь шла. Наступили октябрьские праздники. Тяжело было на душе, ведь совсем рядом течет свободная жизнь Ленинграда, а мы, невинные ни в чем, лишены свободы. За этот месяц многие из нас сдружились компаниями. Наша компания сроднилась и мы старались поддерживать друг друга и не падать духом, надеясь, что в конце концов разберутся и мы вновь будем на свободе.

Приговор

После октябрьских праздников, числа 12 ноября, стали по очереди вызывать из камеры. В коридоре близ камеры был поставлен стол и два-три стула. За столом сидели двое военных. Перед ними лежали узкие полоски бумаги, где был написан приговор такого содержания: «Решением Особого совещания НКВД от 2 ноября 1937 осуждена сроком на 8 лет дальних лагерей как член семьи изменника Родины»*.

Было предложено расписаться под этим приговором.

Руки так дрожали, что получались каракули. Я получила 8 лет. Многие плакали – рушились все надежды и впереди была неизвестность. С тех пор мы стали зека – заключенные. После приговора допросы прекратились.

В Записках Н. П. Евдокимовой (1896–1983) далее повествуется об этапах и лагерном заключении. Ее освободили по инвалидности 4 февраля 1943 г. и направили в г. Петропавловск (Казахстан). Вернувшись в Ленинград, Нина Петровна на редкость рано, уже в 1947 г., получила свидетельство о смерти мужа – конечно лживое, будто он умер 11 сентября 1944 г. по причине воспаления легких. В 1957 г. Нина Петровна добилась реабилитации мужа, но правду о его гибели так и не узнала.