Вольская Серафима Степановна (1907)

Серафима Степановна Вольская с дочкой Таней и племянницей Верой на руках. Чистополь. 1937 год.
  • Дата рождения: 1907 г.
  • Место рождения: Тат. АССР, г. Чистополь
  • Пол: женщина
  • Место проживания: Москва, ул. Большая Пироговская, д.21/1, кв.10
  • Мера пресечения: арестована
  • Дата ареста: 17 февраля 1938 г.
  • Обвинение: ЧСИР
  • Приговор: 5 лет ИТЛ
  • Место отбывания: Темниковский ИТЛ
  • Дата освобождения: 17 февраля 1943 г.
  • Дата реабилитации: 25 июля 1957 г.
  • Основания реабилитации: за отсутствием состава преступления

Репрессированные родственники

Биография

Серафима Степановна и Эдуард Романович Вольские в Немчиновке

Жена Эдуарда Вольского Серафима Степановна Вольская была арестована 17 февраля 1938 года и осуждена на пять лет исправительно-трудовых лагерей как “член семьи изменника родины”. Она отбыла весь срок в темниковских лагерях Мордовии. После освобождения она не могла проживать в Москве.

Дочери Татьяне было чуть больше года, когда отца арестовали.

“Меня часто спрашивают – помню ли я своего отца? Нет, конечно, не помню и это первая моя трагедия, – пишет Татьяна Эдуардовна. – Когда его пришли арестовывать, я болела, у меня была высокая температура, он стоял у моей кроватки и плакал, предчувствуя, что больше меня не увидит. Моя мать осталась без средств к существованию, в ожидании, что скоро придут и за ней. До своего ареста она увезла меня в город Чистополь к своей матери и моей бабушке. Насколько я помню, мне было меньше двух лет, я осталась одна в незнакомом для меня месте, с незнакомыми мне людьми, и мне было очень страшно. Эти чувства были второй трагедией моего раннего детства.

Мама вернулась в Москву, устроилась на работу и ходила по тюрьмам с передачами – передачи нигде не принимали и не говорили, где находится мой отец. А в это время его допрашивали с пристрастием в Бутырках, обвинили в государственной измене и вынесли смертный приговор.

О том, что отца расстреляли в июле 1937 года и его прах захоронили в могиле № 1 Донского кладбища города Москвы, я узнала только в 1999 году, когда впервые эти данные опубликовал «Мемориал». Когда мне было четыре года, мы с бабушкой ездили к маме на свидание. Я не понимала тогда, зачем и куда мы едем. Ехали на поезде до станции Потьма, затем пересели на другой поезд, который назывался «Кукушка», видимо узкоколейка, он очень пронзительно свистел, кругом был лес. Затем мы оказались в каком–то большом помещении, где было много детей и женщин, все плакали и кричали. Я не помню мамы, кто-то меня обнимал, плакал, но я видела только всех, а маму я уже не знала.

Затем я вспоминаю, как бабушка читала письмо, в котором мама писала, что она перенесла операцию, предположительно у нее был рак, ей удалили обе груди, видимо простудилась на лесоповале. Ей было 30 лет.

В 1943 году мама приехала в Чистополь, в феврале истек срок ее заключения, без права проживать в Москве. Я помню этот момент, когда она приехала. Ехала на лошадях из Казани в Чистополь. Я ее чуждалась. У меня были мама – бабушка и папа – дедушка. Мама очень расстраивалась, это были нелегкие времена для всех, и особенно для меня. Я ведь не понимала всего и не осознавала, как тяжело маме быть как бы посторонней в нашей жизни. Фактически в течение всей жизни это отчуждение сохранялось, на это были разные причины”.

“В 1968 году умерла мама, ее кремировали и прах захоронили на Донском кладбище в Москве, как она хотела, – продолжает Татьяна Эдуардовна. – В это время мы еще не знали о том, что это то же самое кладбище, где был захоронен отец и где долгие годы на безымянной могиле стоял камень с надписью «Могила невостребованных прахов № 1. С каждым годом над могилой появляются новые таблички с именами жертв политических репрессий: Примаков, Тухачевский, Якир и среди них многие другие никому не известные, такие, как мой отец – скромный инженер тридцати лет Эдуард Романович Вольский”.

Много позже внучка Вольских Марина Игоревна Галицкая написала стихи о своей бабушке Серафиме Степановне Вольской:
“Баба Сима курила Север, боялась собак – сторожевых овчарок,
вышивала крестиком. Не отвечала
на заданные вопросы.
Ее ругали свои: как можно кормить ребенка, постоянно дымя
папиросой.
Баба Сима любила меня, а я не любила кашу, но ела,
потому что она сказала, что от каши вырастут косы
и тогда мы завяжем бантики.
Ее мордовские незабудки цвели голубыми цветами.
А потом от нее ничего не осталось – только пепел в стене
колумбария.
И светлые облака и рубашка с крестиками молодых надежд на
счастливый конец истории.
Это я счастливый конец истории, дождалась, когда вырастут косы –
два мышиных хвостика с белыми бантиками.
И постскриптум: в Мордовии стояли морозы,
уметь вышивать означало выжить,
не сгнить на лесоповале,
и уже все знали,
что нельзя ничего подписывать на допросах”.

По материалам проекта "Последний адрес"