Аржиловский Андрей Степанович (1885)

Дата рождения: 1885 г.
Место рождения: Тюменская обл., Тюменский р-н, дер. Зырянка
Пол: мужчина
Профессия / место работы: Счетовод сельхозартели "Прогресс"
Место проживания: г. Тюмень

Дата расстрела: 8 сентября 1937 г.
Место смерти: Тюмень

Мера пресечения: арестован
Дата ареста: 29 июля 1937 г.
Осуждение: 5 сентября 1937 г.
Осудивший орган: тройка Омского УНКВД
Приговор: ВМН (расстрел)
Дата реабилитации: июль 1957 г.

Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Тюменской обл.

Предисловие Константина Лагунова к дневникам Аржиловского

...Со страшным скрежетом и скрипом, медленно, очень медленно, но все-таки приоткрываются стальные дверцы архивных сейфов КГБ, и на свет Божий появляются все новые и новые документы — свидетельства трагической истории Советского государства. К подобным документам с полным основанием можно отнести и публикуемый дневник Андрея Степановича Аржиловского, переданного мне сотрудником Тюменского УКГБ Александром Антоновичем Петрушиным, который много и упорно работает над ликвидацией «белых пятен» в истории нашего края.

А. С. Аржиловский—крестьянин Червишевской волости Тюменского уезда. Имел пятерых детей. Жил на хуторе. Слыл мужиком «башковитым и крепким». Образование не ахти какое — сельская школа, но бесспорны природная проницательность и литературный дар. Вероятно, умение толково в образно излагать свои мысли, грамотно и складно писать явилось главной причиной того, что перед самым Октябрем Андрей Степанович стал членом Тюменской земской управы, а при Колчаке от этой управы был делегирован в гражданскую следственную комиссию.

Естественно, карающий меч революции не мог не коснуться головы Аржиловского. И хотя тот нигде и никогда не агитировал против Советской власти и большевиков, не участвовал в контрреволюционных заговорах, не служил в белой армии, не имел родичей среди капиталистов и помещиков— все равно в октябре 1919 года Тюменская ГубЧК арестовала Андрея Степановича. Главное и единственное обвинение: участие в земстве и следственной комиссии.

Полагаю, сам факт ареста Аржиловского не является сколько-нибудь исключительным событием тех времен. Если можно было расстрелять ЧЕЛОВЕКА лишь за то, что на его шароварах казачьи лампасы иль на его плечах погоны, если можно было без суда и следствия «пустить в расход» любого лишь за то, что на нем надета ряса священника, или за то, что он состоит в партии кадетов, эсеров, меньшевиков или анархистов, то удивляться действиям Тюменской ГубЧК по отношению к Аржиловскому не стоит.

Тридцатичетырехлетний Аржиловский прекрасно понимал, чем ему грозит неизбежная и близкая встреча с ревтрибуналом. И, желая подстелить соломки на крутом повороте судьбы своей, он пишет пространную объяснительную. Вот строки из нее:

«Прежде всего, я не политический деятель, не борец за ту или иную политическую идею, а просто — рядовой обыватель, ожидающий всяческих благ от других. Каковы же у меня, обывателя, должны быть поступки, чтобы считать меня контрреволюционером? Оружие в руках, направленное против представителей существующей власти, агитация в массах, следствием которой являются государственные перевороты? Я не только ни в чем таком не грешен, но совершенно к тому не способен. Я всегда являюсь лишь зрителем, свидетелем событий, создаваемых борцами. Правда, иногда жизнь заставляет играть кой-какие роли и обывателей.

Я помимо своей воли принимал участие в комиссии, которой было дано право изолировать деятелей Советской власти, признанных опасными для существующего в Сибири строя. Если можно обвинить беспартийного обывателя в том, что он не осмелился отказаться от участия в комиссии, стоявшей на страже устанавливаемого в крае порядка, то я, конечно, виноват. И если кто-либо из граждан докажет, что я лично преследовал отдельных партийных или советских работников, в особенности — идейных, то пусть я получу достойное наказание. Но не думаю, чтобы это доказали, так как ничего не было. Я везде могу быть только обывателем. Из следственной комиссии и из земства я вышел по болезни и занимался своим любимым делом — сельским хозяйством. Когда так называемые «белые войска» бежали под натиском Красной Армия, то я не вступил в ряды белых н не бежал с ними, потому что считал эти действия недостойными. Республиканский строй страны — моя давнишняя мечта. Против Советской конституции я не мог идти, хотя и высказывался против отдельных советских деятелей, осуждая их незаконные действия, роняющих авторитет Советской власти. Эту критику мои обвинители называют противлением Советской власти».

При внимательном прочтении этого краткого объяснения вырисовывается четко характер Аржиловского — человека со своей жизненной позицией, неломким характером, бесстрашным и прямым. Он не валит на обстоятельства, не вымаливает снисхождения, не льстит власть имущим. Большевистская диктатура беспощадно расправлялась не только с инакомыслящими, но и с темя, кто не лишен был чувства собственного достоинства, кто дерзал говорить правду. Потому-то в феврале 1920 года ревтрибунал приговорил Аржиловского к восьми годам принудительных работ. А могли расстрелять. Другой бы в подобной ситуации возблагодарил Бога и помалкивал в кулачок. Досидел. Домолчал. Дождался окончания срока и драпанул куда-нибудь с глаз Тюменской ГубЧК- Благо, время было смутное, замести следы — не велик труд. Но вместо этого А. С. Аржиловский обратился к Тюменскому комитету РКП(б) с открытым письмом.

«Братья! Я не стыжусь обращаться к вам, потому что мне нечего стыдиться: я не грешней других ни пред революцией, ни пред людьми. Не моя вина, что я случайно стоял на другом камне, слышал не те песни, что слышали и пели вы. И обращаюсь к вам как подлинный представитель народа, к вам, стоящим впереди, к вам, от которых я несу крест наказания. Мне нечего распространяться о своем деле. Вероятно, были же члены партии 29 февраля на моем суде и слушали тот спектакль, который для чего-то нужно было устроить ради такого маленького человека, как я. ...Просьба моя заключается в следующем. Я предлагал уже превратить мое хозяйство в советское, прикрепив меня к нему как рабочего. Но это предложение не встретило сочувствия, и мне не поверили, что я искренне отдаю себя на служение творческому коммунизму. Теперь от хозяйства остались только обломки: в лесной глуши без рабочих рук, больная жена смотрит в окно, как все валится и гниет. Поля лежат незасеянные, трава стоит нескошенная. Моя жена десять лет учительствовала, не привыкла к тяжелым условиям хуторной жизни без мужчины. Её сломили заботы о посеве, борьба с медведем и комарами: человек лежит шестую неделю, пишет убийственное письмо и определенно говорит: «моя песня спета». ...Я прошу отпустить меня из тюрьмы на 50 дней домой. Чтобы не погибла семья, чтобы не осталось хозяйство без дров и сена. Этот отпуск необходим: в деревне трудней человеку погибнуть, а моя семья живет в поле, и помочь некому. Положение исключительное, и если б кто-нибудь из членов партии побывал там, то поверил бы. Сам я даю слово ни с кем, нигде во время отпуска не разговаривать вообще. Пустите на волю на 50 дней, а там я сам приду в тюрьму прозябать».

И случись желаемое, даруй ему власти эти пятьдесят дней, он обязательно воротился бы в тюрьму. Справедливость этого предположения подтверждает последующая жизнь Аржиловского. Когда в 1923 году Аржиловского освободили по амнистии в связи с образованием СССР, он не драпанул из Тюменской губернии, не завербовался на какую-нибудь стройку, не сменил фамилию. Нет. Он воротился в родной хутор под Червишево и стал поднимать свое захиревшее хозяйство. Это был истинный земледелец, хозяин Земли, достойный сын великого крестьянского племени. Он умел работать и руками, и головой. В короткое время подняв на ноги свое пришедшее в упадок хозяйство, Аржиловский сколотил из крестьян кооператив, стал деятельным и предприимчивым кооператором, членом правления общества потребителей, ревизионной комиссии при Онохинском сельском Совете, народным заседателем в суде, редактором стенной газеты «Пышминский голос». Обилие поручений и обязанностей свидетельствует не только о разносторонних способностях Аржиловского, но и о его гражданской активности. И словом, и делом помогал он новой власти кратчайшим путем выводить сибирское крестьянство к социализму. Однако тот казарменный «социализм», который наганом и кнутом возводили большевики и в котором крестьянам отводилась роль удобрения, этот «социализм» никак не согласовывался с мужицким социализмом Аржиловского и миллионов российских крестьян. Принципиальный и резкий в суждениях, Аржиловский несколько раз открыто и громко высказал это несогласие, за что подвергся остракизму. В ноябре 1929 года типично середняцкое хозяйство (дом с постройками, 2 лошади, 2 коровы, мелкий скот, 3 десятины посева) было объявлено кулацким, а «кулак — наш враг», и Аржиловского обвинили в контрреволюционной агитации против колхозов и приговорили к 10 годам лишения свободы. Семью выслали на лесоразработки.

Через семь лет, в 1936 году, Аржиловского по болезни отпустили помирать домой. Судьба вновь предоставила ему возможность спастись бегством. Но он был не заячьей породы, никогда ни от кого не бегал и, воротись из лагеря, начал работать счетоводом на Тюменском деревообрабатывающем комбинате «Красный Октябрь». Жилось большой семье Аржиловского голодно и холодно, но Андрей Степанович голову не вешал, угодничеством да услужливостью милости начальства не добивался. И хотя реже, чем бывало, и не так категорично и резко, но все же высказывал свое недовольство большевистскими порядками. А на пороге встал уже кровавый и страшный тридцать седьмой. Краевые, областные, окружные, городские, районные отделы НКВД, соревнуясь друг с другом, наперегонки «раскрывали» да «выявляли» всевозможные террористические, заговорщицкие, подпольные антисоветские ячейки и организации и, не раздумывая, «пускали их в расход».

В июне 1937 года была раскрыта и в Тюмени «контрреволюционная кулацкая вредительская группировка» из 12 спецпереселенцев, среди которых был и А. С. Аржиловский.

На допросах он отверг выдвинутые ему обвинения и заявил: «Мои убеждения, к сожалению, не являются чисто советскими: в частности, я остаюсь со взглядами собственника и не верю в построение социализма во всем мире. Moи убеждения остались только при мне и в моих дневниках: распространением своих убеждений я нигде и никогда не занимался». Никаких документов, опровергающих это утверждение, у НКВД не было. Но это не помешало «тройке» вынести Аржиловскому смертный приговор. 5 сентября 1937 года Андрея Степановича расстреляли.

Судьбу А. С. Аржиловского разделил и его старший брат Михаил Степанович, наделенный от природы отменным голосом и слухом. Четырнадцатилетним мальцом с 20 копейками в кармане он добрался до Петербурга, после долгих мытарств поступил в Государственную академическую капеллу, позже работал учителем музыки и пения в Петрограде, затем и в Тюмени, руководил хорами в школах, техникуме и в рабочих клубах.

Его расстреляли просто потому, что он — брат «врага народа». Крутилось и крутилось чертово колесо, запущенное в октябре семнадцатого; крутилось, подминая, уродуя и калеча все светлое, яркое, чистое, талантливое и самобытное, чем был силен и славен русский народ.

Читая отрывки из «Дневника» А. С. Аржиловского, задумайся над этим, дорогой читатель, задумайся и задайся вопросом: сколько же было перебито за годы Советской власти вот таких Аржиловских? И сколько десятилетий понадобится теперь России, чтоб восстановить генофонд нации? А не восстановим его —не видать нам, детям и внукам нашим, ни счастья, ни радости, ни благополучия.

Полный текст дневников Степана Аржиловского на сайте "Прожито".