Смирнова Роза Михайловна (1882)

  • Дата рождения: 1882 г.
  • Место рождения: УССР, Киевская обл., г. Звенигород.
  • Пол: женщина
  • Национальность: еврейка
  • Гражданство (подданство): СССР
  • Профессия / место работы: заключенная Ухтпечлага
  • Место проживания: Ухтпечлаг НКВД
  • Дата расстрела: 9 мая 1938 г.
  • Место смерти: Рудник Воркута.

  • Дата ареста: 24 декабря 1937 г.
  • Осуждение: 5 января 1938 г.
  • Осудивший орган: тройка при УНКВД Архангельской обл.
  • Статья: 58, п. 10 УК РСФСР
  • Приговор: ВМН

  • Источники данных: БД "Жертвы политического террора в СССР"; Книга памяти Республики Коми

Репрессированные родственники

Биография

(Воспоминания лагерного врача-каэра, где он ошибочно называет ее Прасковьей. Заключенная с такими ФИО - Смирнова Прасковья Михайловна (1911) действительно существовала, но не была ни женой наркома связи (Ивана Смирнова), ни пожилой.)

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

В начале весны положили к нам видную заключенную из привилегированных по фамилии Смирнова, переведенную из политизолятора, где ее держали с дочерью. В прошлом она была жена наркома связи и крупный партийный работник. Рассказывали, как анекдот, что ее привезли в Чибью в отдельном автобусе, дали отдельный домик, прикрепили к ней женщину в качестве дневальной и что несколько стрелков несли за ней из автобуса вещи. Она заболела дизентерией, и ее поместили в отдельную палату. Как известную личность ее часто навещали заключенные из крупных работников в прошлом. Сидели частенько до полуночи. Заведующая отделением запрещала это, и тогда главврач назначил заведующим меня, надеясь, что я устраню конфликты. Заведующую перевели в другое отделение, в помощь же мне прислали вместо нее сестру Зиновьева, о которой я уже говорил.

Вести больную, Прасковью Михайловну Смирнову, поручили мне, надеясь, как сказал главврач, на мои дипломатические способности. Держалась эта пожилая и весьма энергичная дама, свободно и «дерзко». Узнав, что я получил срок как оппозиционер, «КРТД», она возмутилась тем, что меня заставляют работать, указывая на пример воркутян: там осужденные по политическим статьям требовали особых условий — содержать их отдельно от «бытовиков», разрешить переписку и чтение любой литературы. В поддержку своих требований группа заключенных объявила голодовку. Так как их требования не удовлетворяли, они множили ряды голодающих, каждую неделю прибавляя по десятку, и довели число голодающих до трехсот.

Она с возмущением говорила мне: «Вы тоже должны отказаться от работы. Если вы работаете, то вы изменник, вы ренегат!» Я ответил, что мол работа особая — помогать своим, таким же, как она, что тюремной работы я не выполняю, от насильственного кормления голодовщиков я отказался, заявив, что врачи насильно кормят лишь душевнобольных. Такую форму борьбы, как у воркутян, я считаю бесполезной. «Я так же, как и вы, могу что-нибудь сделать для нашего дела, только выйдя на волю».

Она говорила мне об общественном мнении, о влиянии заграницы. Я отвечал, что заграница не хочет смягчения режима у нас. Там заинтересованы, чтобы у нас было больше недовольства. Мы ведем себя точно так же в отношении Китая: пишем возмущенные статьи, печатаем фотографии, но военную силу в помощь революционерам не пошлем.

Она всячески старалась меня уколоть. По распоряжению главврача я выписал для нее рисовый отвар, хотя знал о недостатке риса. Она возмущалась: «Вы отнимаете рис у других больных и даете мне этот клейстер!» Я соглашался: «Да, это клейстер, им можно клеить, но других больных я этим не обижаю — они получают взамен жидкую ячневую кашу, а ячмень, по нынешним взглядам, это тоже малобродящий углевод, вполне заменяющий рис».

Ее состоянием интересовался не только главврач, но и сам начальник всего лагеря — Яков Моисеевич Мороз, в прошлом начальник НКВД Азербайджана. В общих разговорах все называли его просто Яков Моисеевич. Она возмущалась: «Какой он Яков Моисеевич, просто Янкель Фрост!»

Когда я затронул вопрос об особых условиях, в которых она живет, что у нее большое количество личных вещей и что к ней особый подход, она ответила: «Да, когда я захотела сшить себе новое платье, мне прислали из здешних магазинов одиннадцать образцов материала. Я сшила три платья и отдала их своей дневальной».

Постепенно она поправилась, и все больше стало разговоров о наших семьях. Ее дочь так и сидела в политизоляторе.

Выписав ее из стационара, я предложил навещать ее у нее дома. Она отказалась.

Через некоторое время, требуя перевода дочери из политизолятора к нам в Чибью, она объявила голодовку и ее положили в хирургическое отделение, которым заведовал вольнонаемный. Я хотел было ее навестить, но у дверей ее палаты сидел стрелок и никого не пускал.

В это время начали переводить в отдаленные лагеря — Воркуту и Кочмес — самых «зловредных». Повезли и ее. Вынесли из отделения, положили на телегу, слегка устланную сеном, и тронулись. Ее лица я не видел. Лежа на телеге, она сильно жестикулировала руками, что-то кричала, и ее коротко остриженная голова моталась на подушке с сеном. Мне подумалось: «Боярыня Морозова...»

Уже позже, когда и меня отправили на Воркуту, мы на пересылке встретились. Она вызвала меня как врача, но на болезни не жаловалась. Угостила меня мясом: «Тут всем голодно будет», сказала, что голодовку бросила, так как ей обещали перевести сюда дочь.

В начале 1938 года я увидел ее на Воркуте в последний раз, но поговорить нам не дал стрелок. Она успела только сказать, что это время работала в больнице. В апреле этого же года я встретил ее фамилию в списке расстрелянных.

Глазов Н. А. Кошмар параллельного мира : Записки врача / предисл. М. Н. Глазовой. - Новосибирск : Изд-во Новосиб. гос. обл. науч. б-ки, 1999. - с. 50-51.