Категория:Дело закавказских эсеров (1922)

Менее чем через месяц после «советизации» Азербайджана в 1920 году, Бакинский комитет ПСР заявил о своей лояльности к Советской власти, заявив о социалистическом характере большевистской революции и о том, что советская форма диктатуры рабочих и крестьян является «единственно реально осуществимой и целесообразной организацией государственной власти».

Лояльность к Советской власти не исключала для бакинских эсеров критику ее политики, но усложняла для большевиков расправу с ними. Между тем, «новая экономическая политика» (НЭП) большевиков порождала надежды на расширение демократии и приводила к оживлению эсеров и меньшевиков.

После недолгого перерыва, большевики перешли в 1922 г. к репрессиям против социалистов. В апреле 1922 г. в Баку прошли аресты членов ПСР и РСДРП, которых содержали в следственном изоляторе АзЧК в Баку в ужасных условиях (например, в затапливаемой подвальной камере и в камере без окон, в абсолютной темноте), добиваясь признания вины в серии пожаров на нефтяных промыслах в пос. Сураханы вблизи Баку 1, 7, 9, 10 и 16 апреля 1922 года. Следствием по этому делу руководил молодой сотрудник АзЧК Лаврентий Берия.

После «Московского процесса эсеров» в июне-августе 1922 г. такой же показательный процесс устроили и в Баку. Целью было не только доказать вину в конкретных уголовных преступлениях, но и заставить хотя бы часть подсудимых публично покаяться. Подсудимых разбили на две группы, причем первую группу защищали юристы, а вторую – общественные защитники, которые выступали на суде не только по процессуальным вопросам. На суде вторая группа подсудимых заявивила об оказанном на них физическом давлении и фальсификации следствия со стороны Берия.

По версии АзЧК, организатором поджогов 1922 г. была член Центрального Бюро ПСР и Оргбюро Бакинского комитета партии социалистов-революционеров Ольга Степановна Сухорукова (она же Самородова, Спектор, Полянская). При обыске у нее нашли фото на фоне горящей нефтяной вышки. Обвинение считало, что преступница с Геростратовым комплексом запечатлела себя на фоне поджога, совершенного в ответ на аресты эсеров чекистами.

Сухорукова-Спектор в начале апреля 1922 года якобы предупредила о предстоящих арестах бывшего члена комитета Михаила Зайцева и передала «директиву Бакинского комитета ПСР организовать поджог Сураханских нефтяных промыслов». Тот передал директиву Ф.Плетневу, который убедил сделать это рабочего Михаила Голомазова.

Плетнева и многих других эсеров действительно арестовали 7 апреля. После этого Голомазов якобы и поджег бездействующую буровую в Раманах 9 апреля и тогда же был арестован. А 10 и 16 апреля загорелись еще три вышки. На суде Голомазов «признал свою вину полностью», Плетнев и Зайцев «частично», остальные заявляли о невиновности.

Следует отметить, что во время августовской стачки 1905 г. эсеры принимали участие в поджогах нефтяных промыслов с целью шантажа хозяев компаний. Под давлением «фабричного террора» нефтепромышленники тогда приняли условия забастовщиков. В этот же раз, в качестве мотива приводилась месть за аресты товарищей.

Версия следствия выглядела неубедительной. Без публичного заявления эсеров о причинах поджога и попытки переговоров с АзЧК об освобождении товарищей, акция теряла свой смысл. Довольно странно было и то, что поджогу подверглись именно бездействующие вышки, от уничтожения которых ущерб для властей был наименее чувствительным.

Голомазова арестовали 9 апреля после третьего по счету пожара. Осталось неясным, кто устроил первые два пожара, а также поджег еще три вышки уже после его ареста? В таком случае должна была существовать целая группа поджигателей, а нашли всего одного.

Уже после ареста всех организаторов, но еще до суда, 13 ноября произошел еще один пожар. Сгорела водопроводная станция Насосная - основной источник водоснабжения всего Бакинского района, главные мастерские, произошли крушения поездов. На причастность эсеров к этому преступлению туманно намекалось в переписке с Москвой как на аргумент «совершенной невозможности» замены высшей меры наказания для подсудимых.

Сухорукову, которая ждала ребенка, обвинили в «моральной ответственности за поджог» и в участии в Совещании закавказских эсеров в феврале 1922 г. Она держалась с исключительным мужеством и достоинством. Хотя в тот период подследственных уже (или еще) не били, но содержались они в экстремальных условиях и в апреле-мае 1922 г. объявляли голодовки протеста.

Но даже спустя три месяца после ареста, 6 июля 1922 г. первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана С.М. Киров сообщал телеграммой в ЦК РКП(б) Назаретяну, что на тот момент «дело закавказских эсеров еще не слушалось. Задерживалось необходимостью добиться сознания членов Бакинской организации в поджоге нефтяных промыслов. Сейчас сознались в этом два члена партии эсеров».

Всего под суд пошли 32 человека из Азербайджана и Грузии, имена которых, к сожалению, известны не полностью. Среди них был единственный признавшийся поджигатель Голомазов. Бывшие члены комитета, якобы давшие директиву о поджоге - Плетнев, Зайцев и Сухорукова. Председатель Бакинского комитета Михаил Осинцев, имевший в прошлом «тесную связь с врангелевцами». Николай Аношин, Авраамий Фонштейн проходили как «морально ответственные». Член областного комитета Николай Тарханов. Советский служащий Клешапов, снабжавший ПСР оружием, деньгами, документами. Бывший замначальника Главмилиции Карашарли, также снабжавший эсеров документами, деньгами, и «использовавший советский аппарат в контрреволюционных целях». Иванов – попавший в общую компанию белогвардеец. Бывший председатель Батумской городской думы Антон Булгаков. Эсер Иван Тер-Оганян. Некий Сундукьянц, и другие.

Обвинителем на бакинском процессе был назначен Васильев. В Баку также был командирован заместитель Ленина по Совнаркому Алексей Рыков, который выступил с речами на нефтепромыслах и горячо осуждал вредителей-эсеров. В марте 1938 г. он сам будет расстрелян как «враг народа», в том числе и за якобы связь с эсерами.

Начавшийся 1 декабря 1922 г. суд над закавказскими эсерами сделали фактически закрытым. Процесс проходил 9 дней в Верховном Ревтрибунале Азербайджанской ССР. Недостаток открытости суда с лихвой компенсировался погромными статьями в бакинских и тифлисских газетах. Трудящиеся Закавказья требовали казни для подсудимых.

Суд был под постоянным контролем Москвы. Посреди процесса, 4 и 7 декабря, С.Киров дал телеграммы В.Ленину, с копией И.Сталину, где были намечены к расстрелу конкретные подсудимые, а также определены примерные наказания остальным. Приговор должен был войти в силу через 48 часов после вынесения. Информацию обсудили в Политбюро, и Сталин, Молотов, Троцкий и Ленин проголосовали за смертный приговор.

После этого вынесение приговора 9 декабря было уже пустой формальностью, хотя ввиду умелой защиты и стойкого поведения подсудимых он все же оказался мягче, чем требовал Киров. В частности, вину трех «морально ответственных в принятии решения о поджоге промысла», включая Сухорукову, признали недоказанной и вместо расстрела дали им тюремное заключение. В итоге, из 32 обвиняемых 5 были приговорены к расстрелу, 4 – к 5 годам тюрьмы, семеро – к 3 годам. Несколько – к меньшим срокам, 8 освобождены от наказания, 1 оправдан.

Несмотря на фактическую закрытость суда и обвинительный приговор почти для всех подсудимых, судебный процесс выглядел грубой инсценировкой даже по сравнению с «Московским процессом эсеров». В Москве эсеров обвиняли в основном в борьбе с большевиками в гражданскую войну, что они действительно совершали (речь только шла о том, насколько можно было считать борьбу против большевиков преступлением). В Баку же сделали центральным обвинением против эсеров уголовщину - поджог нефтепромыслов и фактически не смогли это доказать. Возможно, поэтому после «бакинского процесса», власти СССР избегали показательных судов вплоть до «Шахтинского дела» 1928 г.

По результатам суда, глава АзЧК Мирджафар Багиров за «блестяще выполненное в государственном масштабе дело по ликвидации Закавказской организации партии эсеров» наградил Л.Берия золотыми часами с монограммой и денежной премией в сумме 500 млн. рублей. В свою очередь, Феликс Дзержинский 6 февраля 1923 года «за энергичное и умелое проведение ликвидации Закавказской организации партии социалистов-революционеров» наградил его именным пистолетом.

О дальнейшей судьбе большинства подсудимых по «бакинскому процессу» почти ничего не известно, даже о том, был ли исполнен смертный приговор или же отложен и отменен, как осужденным «московского процесса». Известно, что Сухорукова 3 года провела в Бутырской тюрьме, после освобождения в декабре 1925 г. жила в Ленинграде. Осинцев отбыл 5 лет в Бутырской тюрьме, Челябинском и Тобольском политизоляторах. Фонштейн был отправлен в Архангельск, с июля 1923 находился в Челябинском политизоляторе, отбыл 5 лет тюремного заключения. Все они должны были выйти на свободу в 1925-27 гг., но дальше их следы теряются…

Источник: Зейналов Э.Э. Последних бакинских эсеров добивали уже в 1941-ом…